Книга Сошествие в Аид, страница 227 – Хейзел Райли

Когда мы отстраняемся, достаточно одного взгляда, чтобы понять: дальше идти не стоит. Мы могли бы зайти куда угодно, но нам нужен был лишь этот поцелуй. Таким простым и целомудренным он и останется.

Я поднимаюсь, готовая вернуться на свой матрас, но Хайдес начинает хлопать в ладоши:

— Какая трогательная сценка. Уверены, что не хотите продолжить? Было бы весело.

Я застываю прямо перед ним и Лиззи. Лиззи — та самая девчонка, что когда-то была ко мне добра, — теперь смотрит так, будто я надоедливое насекомое.

— Ты поощряешь меня заняться сексом с Аполлоном?

Хайдес пожимает плечами:

— А почему бы и нет? Тебе бы понравилось. Может, Аполлон дольше продержится, прежде чем ему станет с тобой скучно, и он бросит тебя.

— Хайдес, — рычит Аполлон.

Обычно мне хватает слов, чтобы дать отпор. Но не сейчас. Я устала. Устала от его колкостей, устала от его постоянных ударов исподтишка.

И он это видит. Читает всё на моём лице, как на раскрытой книге. Он даже колеблется, собирается что-то сказать, но я отворачиваюсь, бормочу что-то невнятное вместо прощания и выхожу. Мне плевать, что нарушаю правила игры. Я хочу уйти.

Кто-то зовёт меня — может, Ньют, может, Аполлон. Может, Афродита, чтобы напомнить, что нельзя вот так просто бросить игру. Обычно я честный игрок, я держусь правил. Но не сегодня.

Я захлопываю за собой дверь. Воздух в коридоре холоднее, чище. Я вдыхаю полной грудью и ускоряю шаг. Хочу уйти. Хочу больше никогда не видеть ту комнату.

Я даже не сворачиваю за угол, когда чувствую, как чья-то тень нависает надо мной. Рука хватает меня за запястье, разворачивает.

— Куда собралась? — спрашивает Хайдес.

— Не твоё дело.

— Моё. Игра не закончена. Ты не можешь уйти.

Конечно. Только игра его и волнует. Всё остальное не имеет значения. Я выдёргиваю руку:

— Мой ход завершён. Я ухожу. Думаешь, сможешь мне помешать?

Он ухмыляется. Тёмная прядь падает на лицо, щекочет нос.

— Хейвен, мне хватит пары слов, и ты останешься. Ты даже не захочешь уходить.

Я наклоняю голову набок, пристально его рассматриваю, а потом улыбаюсь. Улыбаюсь так, что он сам теряется от этого внезапного поворота.

— Ты и правда думаешь, что у тебя надо мной такая власть? Серьёзно веришь? Хочешь прямо сейчас опозориться?

— Прекрати, Хейвен, ты не понимаешь, что говоришь. — Он оглядывается: дверь в комнату всё ещё открыта.

Я кладу ладонь ему на грудь и с силой прижимаю к стене, между двумя чужими дверями. И плевать, услышит ли кто-нибудь.

— Я понимаю всё. Даже больше, чем ты думаешь. Ты ни разу не обращался со мной как с дурочкой — но и не понял, на что я способна. И знаешь, что, Хайдес Лайвли, мой великий Господин Яблок и Ублюдков? Я всё ещё уверена: ты сам гонишь меня от себя. Зачем — не знаю. И ты мне этого не скажешь. Думаешь, что лучше издеваться, чем поговорить. Хорошо. Но знай: ты оставил рану, которая не заживёт никогда. И когда ты вернёшься ко мне — а ты вернёшься, ползком, — она всё ещё будет открытой. И ты пожалеешь, что не захотел поговорить, как человек с мозгами. Ты пожалеешь о своих мерзких словах. О том, что трахнул другую в двух шагах от меня. Ты будешь ползать и стоять на коленях, пока не взвоешь от боли.

Его кадык резко дёргается вниз. Я опускаю ладонь до живота, и он вздрагивает.

— Думаешь, я плохо знаю греческую мифологию? Ошибаешься. Из всех богов любви, названных сегодня, один так и не прозвучал. Потос. Олицетворение сожаления. Советую тебе начать молиться ему, днём и ночью, если хочешь когда-нибудь заслужить моё прощение.