Книга Сошествие в Аид, страница 262 – Хейзел Райли

— Поняла. Спасибо, — говорю я искренне. Мне и правда нужно было, чтобы кто-то напомнил: важно не «сколько», а «что».

Аполлон ещё раз сжимает мои руки, потом отпускает. Отступает, не отводя взгляда, и встаёт рядом с братом. Гермес согласно кивает, сам не зная зачем:

— Представь, что я сказал то же самое, ладно?

Мы с Аполлоном переглядываемся с одинаковой усталостью. Потом он открывает дверь и начинает выталкивать Гермеса в коридор. Тот упирается изо всех сил. Когда дверь хлопает, и я остаюсь одна, с эхом его жалоб, я не выдерживаю и смеюсь.

Я всё равно ещё не готова одеться. Надеть спортивный комплект, в котором мне предстоит играть, — значит ускорить бег времени, приблизить час поединка быстрее, чем он должен наступить.

Я поворачиваюсь к террасе, что тянется вдоль всего фасада виллы и соединяет комнаты. Солнце уже заливает Олимп, на небе — ни облачка. Кажется, день идеальный. Я думаю, знает ли вообще Греция, что такое зима и дождь.

Потерявшись в этих абсолютно бесполезных мыслях, я сама не замечаю, как распахиваю дверь и выхожу наружу. Голые ступни касаются холодного камня, и на пару секунд это отвлекает меня, пока я не понимаю: день на самом деле вовсе не прекрасен. Он только выглядит таким, а воздух холоден, и солнце почти не греет.

Я плотнее закутываюсь в халат и смотрю на ленивое перекатывание волн.

— Ошибаешься.

Я едва не подпрыгиваю от испуга. Ладонь прижата к груди, другая — ко рту, чтобы не заорать. Хайдес сидит прямо на парапете террасы. На нём только чёрные спортивные штаны. В руках белая кружка с горкой взбитых сливок.

— Ты меня до смерти напугал, — срываюсь я.

Он игнорирует.

— Так простудишься. Тебе надо внутрь. Или хотя бы укутаться.

— Сказал тот, кто сам с голым торсом.

Его взгляд цепляется за меня, кадык дёргается — и он отводит глаза.

— Мне не холодно.

— И мне, — поспешно парирую я.

— Врёшь.

— Неправда.

— Я тебя знаю.

— Ладно, мёрзну, — сдаюсь.

Я сама удивлена, что так легко уступила. Наверное, я слишком устала, чтобы продолжать бодаться. Хочется просто отдать ему его вечную правоту и уйти.

Но Хайдес смотрит куда-то поверх моего плеча, и лицо у него напряжённое.

— Никаких подарочков здесь, да?

Я моргаю. Не знаю, что ответить. Хотя, по идее, и сюда могли прийти записки — ведь незнакомец объявился даже во время Зимнего бала.

— Ага, — соглашаюсь наконец. — Хотя розы были совсем не плохи.

Уголок его губ приподнимается в наглой усмешке.

— Это были мои розы, — шепчет он. — Их дарил я. Незнакомец с записками тут ни при чём.

Я таращу глаза. На его лице ищу хоть тень шутки.

— Но я получала их каждый день, целую неделю… — бормочу. — Это ты их оставлял?

Он кивает.

— На рассвете, каждое утро. Мне становилось легче. Словами я был вынужден ранить тебя, но жестами мог хоть чуть-чуть загладить. Насколько умел. — Он кривит губы. — Хотя вышло хреново, раз ты решила, что это тот таинственный поклонник из планетария.

Я не знаю, что сказать. Хочу броситься к нему, обнять, поцеловать. Хайдес, похоже, думает о том же: встаёт, ставит кружку на парапет и идёт ко мне. И ещё до того, как спросить «зачем», я уже читаю ответ на его лице. Чистая боль. Боль, смешанная с сожалением, с глубочайшим раскаянием, какое я когда-либо видела.

«Мне она не нужна. Оставь её себе. Делай что хочешь. Похоже, она коллекционирует нас, как марки».