Книга Сошествие в Аид, страница 277 – Хейзел Райли

Хайдес

Пока я смотрю, как кампус Йеля наполняется новенькими, в голове крутятся только два слова: какое дерьмо.

Говорят, новизна приносит свежий воздух — по мне, так это очередная волна заразы. Студенты в этом месте — законченный вирус, и неважно, сколько идиотов выпускается каждый год: в сентябре приползут первокурсники. В своих дерьмовых шмотках, с маниакальным желанием дружить со всеми и видом людей, которых только что нанял Президент США.

Научно доказано — мной: девять студентов Йеля из десяти — совершеннейшие придурки. Отсюда вывод № 2: девяносто девять процентов населения стоило бы… сократить.

— Что, чёрт возьми, делает Хайдес?

— Не знаю. Уже минут пятнадцать торчит у окна с видом «всё меня бесит».

— Наверное, ведёт внутренний монолог о том, как ненавидит людей.

— Или думает, намазал ли он кончики волос достаточным количеством арганового масла.

В эти девяносто девять процентов входят и мои братцы — Гермес и Аполлон.

Я оборачиваюсь. Гермес тащит два чемоданищи до бёдер, жёлтые, набитые тряпьём под завязку. Чтобы закрыть их утром, понадобились он, Аполлон, Афина и стул из столовой.

Аполлон скромнее: чёрный чемодан и серый баул. Длинные волосы стянуты низким хвостом, но несколько прядей всё равно выскользнули и обрамляют его идеальное лицо.

Снова гляжу в окно и ловлю своё отражение. Чуть вздрагиваю. Годы как с этим живу, а всё равно бывают моменты, будто вижу себя впервые. Бывает, смотришь на братьев — и на их лица, такие ровные, безупречные — и накатывает зависть. Им не достался шрам, который режет весь левый бок — от виска до кончиков пальцев на ноге.

Я тяну ладонь к стеклу и подушечками пальцев скольжу по холодной поверхности, словно по коже. Этот шрам — напоминание, что доверять нельзя никому. Наказание Лабиринта за то, что я вообще доверился. Что положил крупицу веры в людей.

— Скоро собрание для первокурсников в актовом зале, — хлопает в ладоши Гермес. Начинает подпрыгивать по комнате, кудри взлетают.

Аполлон, прислонясь к стойке мини-кухни, безэмоционально наблюдает, отпивая воду.

— Пошли играть в мою игру: «Трахнул бы или дал себя трахнуть?» — продолжает Гермес.

Мы с Аполлоном одновременно закатываем глаза.

— Это твоя игра. На минуточку: мы с тобой в неё никогда не играли, — уточняю я.

Гермес замирает у двери, хмурит лоб и, кажется, задействует в раздумьях все нейроны, какие у него есть.

— Теперь, когда ты это сказал… — мрачнеет. — Почему мне никогда не подыгрывают? Как с той кофеваркой!

— Герм, — ровно одёргивает Аполлон, как терпеливый отец — непослушного сына. — Пить кофе прямо из кофеварки, как из фонтанчика, — не повод так делать. Нам неинтересно «попробовать, потому что это изменит жизнь», как ты говоришь. И твои игрушки нас не интересуют.

Гермес даже не спорит. У него свой способ видеть мир и жить. Никто не осуждает, но, когда он пытается затащить и нас в свои странности и злится, что мы не ведёмся, ему стоит напоминать почему.

Он просто пожимает плечами, будто ничего и не было:

— Так мы идём или как? — наседает. Аполлон ставит стакан и бросает на меня взгляд.

Телепатия между братьями — чудо. Я считываю: «Скажем «да», а в последний момент свернём и утащим его в сад».

Я отлипаю от окна, бросаю последний взгляд — и выхожу следом. Аполлон запирает дверь, потому что Гермес уже скачет по коридору — на радость зевакам.