Книга Сошествие в Аид, страница 77 – Хейзел Райли

— И должна продолжать?

— Должна.

Волна разочарования накрывает меня. Зачем всё это представление, если он по-прежнему уверен, что я должна держаться от них подальше, исчезнуть, стать невидимой?

Лёгкое давление под подбородком заставляет меня поднять глаза к двум зрачкам — серым, обведённым красным.

— Спроси меня, хочу ли я этого сейчас, — выдыхает он у моих губ.

Я уже открываю рот, но, едва губы приоткрываются, он вкладывает шестое зёрнышко граната.

Всё происходит стремительно. Мгновение назад он был так близко, что мог поцеловать меня. В следующее — уже отстраняется, будто выстраивает, между нами, безопасную дистанцию.

— Хайдес.

Он направляется к выходу, обходя стойку.

— Спокойной ночи, Хейвен.

Я поднимаюсь на дрожащих ногах, колеблясь, брать ли с собой эту чёртову гранату, оставленную одиноко на столе.

— Зачем это? Почему именно шесть зёрен?

Он открывает дверь и замирает на пороге. Свет снаружи очерчивает его силуэт, превращая в мстительного ангела.

— Я ведь уже рассказал тебе миф, правда? Шесть зёрен — и теперь ты моя, Персефона.

Теперь ты моя, Персефона.

Чушь собачья.

Я остаюсь неподвижной у дверей, пока единственный свет в помещении не гаснет сам собой. Подхватываю гранат, прижимаю его к груди и иду по коридорам к своей комнате.

Никого вокруг — все на празднике в саду. Гулкие шаги звучат слишком громко в гнетущей тишине, и у меня возникает иррациональное желание как можно скорее захлопнуть за собой дверь.

Я выдыхаю с облегчением, когда впереди показывается моя комната. Ускоряю шаг, но останавливаюсь, рука зависает в воздухе.

На полу лежит сложенный белый листок. Я оглядываюсь и только потом поднимаю его.

Внутри — две строчки, написанные изящным почерком:

Не играй с теми, кто соблюдает правила.

Играй с теми, кто их нарушает;

только так ты узнаешь, кто искренен на самом деле.

Глава 15

ДВЕ ПЛОХИЕ ИДЕИ

Аполлон — это красота мысли, ясность и точность.

Вместе с братом Гермесом он был любимцем отца, Зевса, и, как и он, не связывался с женщинами: его любовь всегда обращена к тем, кто его отвергает, или он бежит от тех, кто его ищет, а когда-то и вовсе всё губит его сопернический характер.

— Хейвен, ты меня слушаешь?

Я нехотя фокусируюсь на лице Лиама.

— Нет.

Он даже не обижается. Повторяет всё, что только что говорил, но его голос до меня так и не доходит. Я пытаюсь выдернуть себя из мыслей.

Лиам снова пускается в свои рассуждения. Я отстраняю его бормотание и цепляюсь за окружение. С тех пор как я нашла ту записку, каждый встречный для меня — потенциальный подозреваемый. Даже Джон, уборщик, который драит аудитории юрфака. Он всегда мне улыбается, да. Но ведь и про соседей убийц обычно говорят: «Такой хороший человек был»? Никому верить нельзя.

Ладно. Похоже, я схожу с ума. Подозревать всех подряд в Йеле куда проще, чем признаться себе в очевидном: скорее всего, записку написал кто-то из Лайвли. Ну а кто ещё будет строить такие метафоры про «игры»? Джон, который натирает парты своим божественным средством, или пятеро парней, что каждую пятницу устраивают морально извращённые Игры Богов? Вот именно.

Но признать это значит решиться на следующий шаг — пойти к ним и поговорить. И дело тут не в робости или страхе помешать. Да плевать, наоборот: если есть шанс позлить Хайдеса или Афину, я воспользуюсь им.