Книга Тайна крови, страница 108 – Анастасия Смирнова

— Селестина, я знаю, что это тяжело. Я знаю, что многое изменилось. Но я здесь, чтобы помочь тебе пройти через это. Как наставник. Как… твой наставник.

Он хотел сказать "муж", я это знала. Но остановился. Потому что в его понимании, слово "муж" теперь не имело никакого романтического веса. Это был просто технический термин для магического якоря.

Я сделала шаг назад, подальше от его прикосновения, от его магии, от его логичных, но ранящих слов. Я почувствовала, как внутри меня начинает расти стена — инстинктивная защита от этой боли.

— Мне… мне нужно уйти, — я едва слышно произнесла, уже направляясь к двери. — Мне нужно… побыть одной.

Я почти бегом выскочила из его покоев, оставив его стоять посреди комнаты, всё ещё, наверное, недоумевающим. Он спасал мою жизнь, он дал мне будущее, а я отплатила ему истерикой и неблагодарностью. Но что я могла поделать? Моё сердце, наивное и глупое, не слушало доводов разума. Оно уже сделало свой выбор. И теперь ему было суждено разбиться.

Я почти бегом пересекла коридоры, не разбирая дороги, лишь бы подальше от его рассудительного взгляда, от его успокаивающего голоса, который причинял мне больше боли, чем любое обвинение. Мои лёгкие горели, а сердце бешено колотилось, словно пытаясь вырваться из груди и убежать от этой новой, мучительной правды.

Добравшись до своих покоев, я почти рухнула на кровать, уткнувшись лицом в прохладную подушку. Хотелось кричать, но изо рта не вырвалось ни звука, лишь судорожные всхлипы. Слёзы текли ручьём, горячие и горькие, смывая остатки самообмана.

Как я могла быть такой глупой? Какой наивной дурой! Он спасал меня. Он был моим наставником, моим защитником. А я… я перепутала благодарность, зависимость и восхищение с чем-то совершенно иным. С чем-то, что теперь жгло меня изнутри не хуже того пламени, что чуть не погубило.

Я вспомнила его глаза, когда он смотрел на меня, не понимая, почему я так реагирую. Для него это было так просто: спасти, защитить, дать свободу. Он не видел в этом романа, не видел надежды, которую я, оказывается, сама себе позволила питать. Он видел лишь свою обязанность, свою миссию. И для него я была ученицей, объектом спасения, но никак не женщиной, в которую он мог бы влюбиться.

Он сказал, что это было всерьёз, — вновь и вновь отдавалось эхом в голове. — Для спасения твоей души. Для якоря твоего дара.

Он никогда не говорил: для нас. Никогда не говорил: для нашей любви.

И вот оно. Разбитое сердце, которое ещё недавно было так пусто и холодно. Я ощущала неимоверную тяжесть в груди, словно весь мир обрушился на меня. Боль была физической, пронзающей, отнимающей воздух.

Я сжала кулаки, пытаясь подавить дрожь. Это было так унизительно. Так несправедливо. Я позволила себе увидеть в нём нечто большее, чем он был готов показать, или чем он вообще мог быть. Позволила себе мечтать, когда он лишь исполнял свой долг.

Внезапно я ощутила лёгкий толчок в области сердца, словно невидимая рука коснулась меня. Это была наша связь, тонкая нить, которая всё ещё нас объединяла. Он, наверное, чувствовал моё горе. Его беспокойство о моём состоянии, как наставника, который видит, что ученик находится в эмоциональном кризисе.

Это только усилило мою боль. Он беспокоился, да. Но не так, как я хотела бы. Не как мужчина, который переживает за любимую женщину. А как ректор, которому небезразлична судьба подопечной. И эта разница, этот невидимый барьер между нами, был теперь так очевиден.