Книга Сердце самой темной чащи, страница 86 – Оксана Заугольная

– Леший с тобой, – наконец выругался Кощей, оставляя Василису. – Сказывай, куколка, куда идти и как службу сослужить да скорее вернуться!

Василиса то не слушала. Поднялась в сокровищницу, открыла сундук и принялась перебирать камни-самоцветы. Прозрачные, словно льдинки, и разноцветные, только они и привлекали Василису. А еще от них не было жарко.

Долго ли, коротко ли она так сидела, уж и День Ясный с Солнцем Красным проезжали, и Ночь воротился, и снова День с Солнцем, да только стукнула внизу дверь.

– Принес? – раздался голос Найдена.

Не ответил Кощей ему, зато раздался голос куколки:

– Ты на него внимательнее посмотри и сразу поймешь, что принес!

Василиса же от самоцветов не оторвалась: уж до чего они красиво на ладонях рвущимися из окошка лучами играют!

Тяжелые шаги по лестнице, вот и вошел в сокровищницу Кощей. Глаза синие, точно сапфиры, а губы черные, точно обожженные.

Василиса только поднялась ему навстречу, а он ее обнял и губами к ее рту прижался. Не поцеловал, а словно выдохнул что-то, что в его рту билось, и небо, язык и губы огнем жгло. Василиса и понять ничего не успела, как все тело ее будто огнем объяло. Слезы сами полились из глаз, но не от боли, а словно лед по весне таять начал.

Застучало сердце как прежде, щеки зарумянились, белками заскакали мысли. Смотрела Василиса на Кощея во все глаза и видела, что непросто ему встреча с жар-птицей далась: губы словно пеплом покрылись, глаза снова выцвели до озерного льда, трещинки черные под глазами глубже залегли, а те, что на висках, едва заметным дымом заклубились.

И того горше Василиса заплакала, позволяя Кощею слезы те сцеловывать да ее обнимать.

– Вернулась, Василиса, – пробормотал Кощей ей в губы. – Проще текучую реку в ладонях удержать, чем тебя, красна девица. Чем крепче держу, тем скорее ты ускользаешь, мое сердце темной чащи.

– Прости меня, Кощей, столько хлопот от меня, – выдохнула в ответ Василиса, но продолжить не успела: снова впился в ее губы поцелуем Кощей, терзал ее рот с яростью, которая Василису не пугала, а только опаляла жаром посильнее того, что от жар-птицы достался.

А Кощей ее на руки подхватил, поцелуя не разрывая, да вихрем в иную комнату перенес, где на перину пуховую усадил.

– День мой ненастный, – оторвавшись от ее распухших пунцовых губ, пробормотал Кощей. – Ночь моя светлая. Темная внутри такая, что глазам больно, но смотреть и взгляда не оторвать от тебя, душа моя. Неспроста и в Тени ни крохи иной любви не осталось, кроме как к глазам твоим невозможным, губам твоим сладким. Не пришлось мне с ним бороться, когда ты нас сшила, только и нужно было не захлебнуться в страсти его горячей.

Заалелась Василиса пуще прежнего, смутилась, а что сказать – не знает. Огляделась она, чтобы дух перевести, батюшки-светы, они в опочивальне Кощея, а Кощей то наглядеться на нее не может, то снова целовать принимается – и руки целует, и плечи.

Вскочила Василиса с перины, а убежать не смеет. Сколько Кощей за ней бегать будет? Разве ж может она снова его оставить, когда он за ради нее всего себя опалил? Но и оставаться боязно.

Стены и пол скрипели недовольно, стонали разными голосами, снова чьи-то крики из подвала чудились, и поди пойми, чего кости, из которых хоромы собраны были, хотели: то ли гнали они Василису прочь, то ли корили за ее робость.