Книга Эринии и Эвмениды, страница 42 – Риган Хэйс

Ну да, разумеется. Он лишь ненадолго смещает меня с пьедестала королевы местных баек и сплетен, но еще чуть-чуть, и я снова ворвусь в ежедневные обсуждения за завтраком, из которых он узнает обо мне много нового и абсолютно лживого. По большей части.

— А ты веришь всему, что говорят?

Едкий вопрос срывается с губ прежде, чем я успеваю его хорошенько обдумать. А когда обдумываю, понимаю, что действительно хочу это знать.

— Нет, потому и говорю с тобой лично. Хочу узнать тебя настоящую, а не героиню чьих‑то сказок.

Не каждый проходит проверку на вшивость, но у него получается. Такого мне еще не говорили. Щеки мои вспыхивают пунцовым пламенем, и я прячу взгляд.

— Зачем тебе это? В Уэст-Ривере до кучи куда более интересных учеников, с кем тебе будет комфортнее.

— Мне комфортнее с тобой.

Его лютая искренность обдает меня жаром. Ну и кто так в наши дни вообще разговаривает?.. Он должен бы бросить в меня гадкое словечко, как все они, затем развернуться и, махнув рукой, уйти восвояси, прибавляя новую историю о «шлюшке Би». Но он почему‑то не уходит.

— Со мной гулять опасно. Другие могут затравить.

Ему бы поостеречься, на манер Рори Абрамсона. Даже он обожает меня в сторонке, осторожничает и не решается открыто проявить свои намерения, ибо знает, что со мной станет еще большим изгоем, чем есть сейчас.

Но новенький только фыркает, мутные серо-голубые глаза его смеются.

— У них это ни за что не получится, но я был бы рад посмотреть на их жалкие попытки.

И откуда в нем такая уверенность? Во мне зарождается белая зависть.

Незаметно мы доходим до часовни. К тому моменту я успеваю немного замерзнуть, и он, видя, как я подрагиваю, протягивает свои перчатки.

— Вот, согрейся на обратном пути.

Сначала я не двигаюсь, обомлев от его благотворительности, но затем молча беру перчатки и тут же натягиваю их. Он, не моргая, растягивает губы чуть шире и вдруг поворачивает назад.

Неожиданно для себя я выпаливаю:

— Не хочешь посидеть со мной?

Он останавливается. Между нами простирается неловкая тишина, морозец больно впивается мне в щеки. Обернувшись, он как‑то неприязненно осматривает часовню, кривит лицо и говорит:

— В жизни я не люблю две вещи: людей и Бога.

Я смеюсь и удивляюсь своему же смеху. Я не смеялась как будто вечность, но ему удается вытащить из меня давно забытые звуки.

— Что ж, тогда не буду истязать тебя. И спасибо за перчатки.

Он кивает на прощание и отправляется назад, а я стою столбом и пытаюсь осознать произошедшее. Черные кожаные перчатки согревают меня и помогают крови прилить к кончикам пальцев раньше, чем я захожу в часовню. Даже сидя в тепле, я не расстаюсь с подарком, будто сделав его частью своего существа.

Церковный неф пустует и принимает меня. У капеллы младший «альфа»-класс распевается в хоре. Их мелодичное песнопение медом струится по венам и навевает мне воспоминания о прошлом, когда я приходила в церковь с мамой и папой и чувствовала единение, а не боль утраты. Хотя с каждым разом визит к отцу Пристли на утреннюю службу вместе с другими уэстриверцами дается мне все проще, а сердце все меньше сжимается от скорби, вряд ли она когда‑нибудь покинет меня. Но, возможно, я сумею ужиться с нею, как с тихим соседом.

Вслушиваясь в сонм детских голосков, я поднимаю глаза к сводам часовни, прикрываю веки и пытаюсь отыскать путь к прежней себе. Но настойчивая дробная вибрация телефона в кармане пальто нервирует и не дает полностью расслабиться. Я не выдерживаю, достаю смартфон и тычу в экран. Пробегаюсь по свежим сообщениям в чате академии, которых за каких‑то семь-восемь минут набралось не меньше сотни.