Книга Потусторонним вход воспрещён, страница 151 – Екатерина Ландер

Он помнил далеко не каждый день своей растянувшейся на три века жизни. С тех давних пор сменилось множество внешних личин, но лишь несколько особенно въелись в память.

Изображавший сумасброда уличный карманник в 1887-м.

На стыке веков — владелец скандально известного игорного заведения, где, помимо обычных развлечений, можно было сыскать предсказателей судьбы, колдунов и толкователей снов (разумеется, настоящих).

Белый мятежник времен Гражданской.

Затем, в разгар тридцатых, — утонченный поэт, завсегдатай «Бродячей собаки», читавший стихи на одной сцене со знаменитой Ахматовой.

Теперь же Вольдемара Темникова знали как обласканного зрительским вниманием деятеля авангардного театра.

«Говорящую», как сказали бы, фамилию он придумал походя, когда встал вопрос творческого псевдонима и потусторонняя суть взяла верх, решив поиграться с образом загадочного романтика-плохиша.

Только с именем еще оставалась связь. Что-то теплилось в нем живое, домашнее. Как запах свежего хлеба или голос матери. И имя свое, хоть и выдуманное, как все прочие, Вольдемар любил. Даже когда жить с ним, в пусть и гибком современном мире, приходилось нелегко…

Над головой распахнулось окно, звонко треснулось рамой о выпирающую коробом решетку и задребезжало. Следом послышался крик:

— Слышь! Гнида! Ты че там копошишься? Наркота проклятая!

Обращались явно к нему.

Вольдемар осклабился. Не спеша затянул шнурки и выпрямился навстречу иссиня-белесой в сумерках физиономии обитателя квартиры с третьего этажа.

— Простите?

— Я спрашиваю, ты…

— Ты сладострастней, ты телесней живых, блистательная тень! [69] — торжественно продекламировал Вольдемар и драматично взмахнул рукой, точно отбрасывал все низменно-мирское во имя великой цели и говорил: «Душа моя нараспашку. Вот она. Смотри!» И тут же рассмеялся, довольно отметив обескураженное выражение на лице квартировладельца.

Мужик снова выругался и сплюнул в сторону.

— Я щас спущусь и все кости тебе… Гомик, мля… — договорить он снова не успел.

Вольдемар театрально взмахнул кистью — малая толика волшебства Потусторонних. Рама качнулась, как от сильного ветра. Послышался звон разбитого стекла и сдавленный, почти животный рык.

Вольдемар перешел на противоположную сторону улицы, чтобы полюбоваться алеющей шишкой на башке мужика, но увидел только мелькнувшую в оконном проеме тень хозяина.

— O tempora, o mores! [70] — пробормотал Вольдемар.

По стеклу шла лучами звездообразная трещина. Центр ее заманчиво блестел в отсветах ближайшего фонаря.

Вольдемар улыбнулся ей и спокойно пошел дальше, звонко сыграв ноктюрн по решетке ворот поднятой с земли палкой.

У дальнего изгиба переулка притаилась глухая перегородка. Старые ворота встречали гостей выцветшей и уже несколько раз обновленной надписью:

«НИКАКОЙ БАШНИ ЗДЕСЬ НИКОГДА НЕ БЫЛО И НЕТ!»

Линии Васильевского острова стали застраивать в начале восемнадцатого века, почти сразу после основания города. Планировалось, что жилые кварталы разделит сеть водных каналов, однако мечта Петра о Северной Венеции все же осталась мечтой, и улицы сделались пешеходными.

Селились тут в основном иностранцы. Этим объяснялось и большое число величественных и строгих лютеранских храмов, стоявших на первых линиях острова, и дома, названные нездешними, певучими именами бывших владельцев.