Книга Нарисую себе счастье, страница 15 – Марианна Красовская

Голос мой становился все тише. Я вдруг подумала, что умничать вот так сразу, с первого же рабочего дня, — не самая добрая мысль.

— Интересно говоришь, — кивнула тетка Дана. — Только бумага-то намокнет быстро.

Она убрала под косынку выбившуюся прядь седых волос и ободрительно мне улыбнулась.

— К тому же чашка-то не плоская, — добавила молодая хорошенькая девушка в желтом платке. — Для тарелок хорошо будет, для тарелок мы стеклянными пластинами пользуемся. А с чашкой — кистью быстрее.

Я на мгновение задумалась.

— Стеклянная — это как?

Не успела узнать. Хлопнула вновь дверь, и в мастерской показался сам Долохов.

— Чего болтаем, девицы? Никак работа закончилась?

Я от его густого раскатистого голоса даже присела испуганно. Ругать будет, поди. А то и уволит за пустые разговоры. Но женщины не убоялись, только заулыбались радостно.

— Да вот, Казьмир Федотыч, новенького уму-разуму учим. Кажися, толковый мальчонка. Еще кисть в руки не брал, а уже придумывает что-то?

— Славно, славно. А только “виноградную” партию нужно к ночи в обжиг поставить. И “яблоки” все в Большеграде скупили, надо еще с десяток.

Я быстро прикинула, что в одном сервизе — дюжина чашек и каждая с блюдцем. Это же сто двадцать, нет, даже двести сорок рисунков! Сколько же времени займет такая работа? А что потом, в глазах только виноград и яблоки скакать ночью будут?

— Яблоки так яблоки, Казьмир Федотыч, — кивнула тетка Дана. — А только надоели нам ваши яблоки хуже чем горькая рябина!

Женщины залились смехом, а та, молодая, в желтом платке, храбро добавила:

— Нельзя ли нам вишню рисовать или огурцы какие?

— Нельзя, — веско ответил Долохов. — Пока образца нету, рисуйте “виноград”. Да побыстрее, не то сердиться начну.

Он еще раз окинул тяжелым взглядом женщин, тут же схватились за кисти, а потом опустил горячую ладонь мне на плечо.

— Поглядел, Маруш? Пойдем покажу, что в других цехах делается. Вот там у нас комната, где посуду глазурью покрывают, да печи для обжига.

И повел меня, изрядно оробевшую, куда-то за дверь. Рука его жгла через тонкую рубаху, но противиться я не смела.

— Понравилось в рисовальном цехе? — прогудел Долохов, зачем-то крепче стискивая плечо. — Правду говори, не ври.

— Не слишком, — тихо ответила я — ну а чего? Сам же просил не врать. — Пахнет дурно и скучно одно и то же изо дня в день рисовать.

— Я так и думал!

Сердце заколотилось, в носу защипало.

— Нет, я готов на любую работу, я буду рисовать хоть виноград, хоть огурцы… Не прогоняйте меня, Казимир Федотович!

— А ну молчи и слушай. Я тебя в деле видел. Посажу в свой кабинет, будешь эскизы рисовать пока. Нечего солями дышать, успеешь еще. Вот, гляди, тут у нас бак с глазурью.

Я послушно заглянула в большую бочку с густым белым киселем и покивала, приоткрыв рот. Два молодых парня быстро-быстро подхватывали длинными щипцами небольшие кувшины со стола, окунали их в бочку, держали там, а потом вытаскивали и ставили на полки. Их движения были похожи на тщательно отрепетированный танец. К слову, лица юношей были снова прикрыты платками. Третий работник, чуть старше, внимательно оглядывал блестящие кувшины на полках и водил над ними руками.

— Это Осип, — тихо пояснил Казимир. — Маг-бытовик. Убирает лишнюю глазурь, пузыри и потеки. С ним качество посуды весьма выросло, а брака не стало вовсе. Если глазурь неровно ляжет — то непременно потрескается, а нам ведь этого не нужно, — и уже мастерам бросил: — Ну что, Данко, добавляли фосфорной соли в глазурь?