Книга Нарисую себе счастье, страница 37 – Марианна Красовская

— Ну я ж точно не знал, заряжен или нет.

О небеса! Я схватилась за голову. Что за человек! Я тут за него переживаю, а ему все шуточки!

— Ты чего хотел от меня?

— Уже ничего, — вздохнула я. — Завтра расскажу. Сегодня уже не смогу. Еще из гостей кто-то остался?

— Нет. Гальянов и Синицын уехали давно. Этот попросился на ночь. Я не отказал.

— Он и взаправду революционер?

— Да.

— Из тех, что бомбы бросал?

— Из тех, кто бомбистам приказы отдавал. Ратмир Снежин, слышал о таком?

— В газете читал. Я думал, их нашли и повесили всех.

— К сожалению, нет. Некоторые сбежали. Ничего, я завтра Ермола в Большеград пошлю к дознавателям. Пускай ловят.

У меня было еще много вопросов, но вот теперь точно следовало заткнуться. Какие чашки, какие бокалы, когда в наших краях такая ужасть творится? Я вышла было за дверь, а потом обратно голову просунула и заявила:

— Теперь хоть пристрелите, один ездить не буду. Страшно.

— Теперь я и не пущу, — сумрачно ответил Долохов.

Ура! Больше никакой верховой езды! Наконец-то с задницы и бедер синяки сойдут!

***

Если что-то пошло не так, то дальше будет еще хуже. Беда одна не приходит. Этот закон я хорошо усвоила за свою короткую жизнь. Думаю, во всем был виноват революционер. А если зрить в корень, то вообще господин Гальянов. Казимир хотел отдать ему в жены Ольгу — Ольга воспротивилась и сбежала. Долохов от этого заболел.

Гальянов приехал его навестить и привез революционера. Революционер тыкал в Казимира пистолетом и требовал денег. Разумеется, никакого удовольствия нам это происшествие не доставило.

А потом вернулась Ольга, и как по мне — тут же затмила собой все неприятности.

Не могу сказать, что я ее любила. Завидовала? Несомненно. Ей досталось многое — и броская красота, и удивительный брат, и богатство, и связи. Она не мерзла и не голодала.

Зато у меня были любящие родители, а она осталась сиротой в младенчестве. Не уверена, впрочем, что ее стоит за это жалеть.

А еще я ее боялась, смутно подозревая, что Ольга и неприятности родились в один день. Зачем она вернулась, да еще именно сейчас, когда Казимир пошел на поправку? Неужели наигралась со своим (нашим) доктором? Заскучала по большому дому, по вкусным обедам, по роскошным платьям? И, конечно, я ревновала. До сего момента Казимир был всецело мой. Со мною завтракал, со мною читал газеты. Обсуждал новости, делился новыми идеями. Я следила, чтобы он пил отвары. Лекари, что приезжали каждый день, мило со мной здоровались и сообщали: да, чуточку лучше. Нет, перспективы туманные.

Потихоньку ко мне привыкли и Устина с Просей. Стали звать меня в кухню, расспрашивали про город, про матушку с братом, про фабрику, просили читать вслух газеты. Устина меня, горького сиротинушку, взялась опекать как курица цыпленка. Подкладывала лучшие кусочки, приносила теплое молоко в спальню.

А теперь вот Ольга воротилась, и домочадцы были ей очень рады. Они ее любили ничуть не меньше, чем Казимира Федотовича. Выбежали свою “душеньку ненаглядную” встречать, а я же помчалась наверх, предупредить Хозяина.

— Там Ольга приехала, Казимир Федотыч, — ворвалась я в кабинет. — Идите скорее в спальню да прилягьте!

— Зачем? — удивился Долохов, откладывая отчет по выполненным за летний сезон работам на фабрике. Мы вчера за этими бумагами ездили с Ермолом, весь день потеряли. Зато я снова матушку навестила и убедилась, кстати, что ей снова нездоровится. Ильян, бездельник, так дом и не утеплил, а ведь уже пасмурно, скоро, совсем скоро дожди нагрянут! А у меня дел по горло, не выбраться ну никак!