Книга Нарисую себе счастье, страница 70 – Марианна Красовская

— Где же ты видел такие браслеты? — пролепетала я.

— В Икшаре. Там женщины носят. С колокольчиками. Забавно.

Я немедленно захотела полюбопытствовать, откуда он знает, что у икшарских женщин под юбкой, но не успела. Его губы и руки поползли вверх по моей ноге. Медленно и неотвратимо.

— Что же ты творишь?

— Не бойся. Если захочешь — останови меня.

Я не хотела. Вцепилась пальцами в подлокотники кресла, тяжело дыша. Зажмурилась, потому что от странного зрелища — Казимир на коленях передо мной — голова кружилась еще больше. Подол платья поднимался выше, поцелуи текли следом, будоража, вызывая странный жар в животе и тяжесть в груди. Я отдавалась его рукам ровно до тех пор, пока его губы не коснулись кружева белья.

— Прекрати, хватит! — запаниковала я.

Он вдруг и в самом деле остановился. Разочарование смешалось с облегчением. Я заглянула ему в лицо и поняла, что он снова смеется беззвучно.

— Жаль. Мне понравилось. Ты потрясающе пахнешь.

Боги! Я закрыла вспыхнувшее лицо руками, едва не плача от смущения. Да разве можно такое вслух говорить?

Казимир стянул меня на пол, обнял, уткнулся подбородком в макушку и вкрадчиво прошептал:

— Что ты чувствуешь в моих руках, Мари? Расскажи мне.

Я дернулась возмущенно, стукнулась об его подбородок и затихла. Потом заговорила очень тихо.

— Мне жарко. И мурашки по коже. Иногда тебя слишком мало, иногда — слишком много. Все так сложно, Казимир.

— Все очень просто, милая. Посмотри на меня. Не прячься.

Я отстранилась и подняла мокрые ресницы. Его лицо сияло. Впервые я видела его настолько счастливым.

— Даже если я сегодня умру, то не в обиде на судьбу, — хрипло сказал он. — Я теперь познал и самое страшное, и самое прекрасное.

Дурак. Нужно же было все испортить! Опять умирать собрался?

— Мир, а если операция? — осторожно спросила я.

Он тут же поджал губы и потух.

— Нет уж. Не хочу, чтобы меня потрошили как утку. Лучше уж во сне умереть. Или рядом с тобой.

Очарование момента напрочь рассеялось. Я закатила глаза и поднялась с пола. Он не удерживал.

Вернулась за стол, поглядела на буквы “С и М” и принялась записывать, проговаривая вслух:

— Больших чашек без блюдец дюжина. Маленьких с блюдцами — дюжина.

— Зачем большие? — глухо спросил Казимир.

— Так интереснее. Симеон оценит. Тарелок глубоких — две дюжины. Маленьких плоских, широких плоских — столько же. Чайник, молочник, что еще?

— Супница, солонка. Блюдо еще и соусник.

— Записала. Все с инициалами.

— Да, строго белая посуда, черные с золотом буквы.

— А может, желтый цвет? Или голубой?

— Нет, только белый.

— Тогда большие чашки вычеркиваю. Оставим обычные.

— Да, так лучше будет.

Мы разговаривали так спокойно, будто не задыхались только что в объятиях друг друга. Будто и нет между нами ничего, только работа. И оттого сердце сжималось в груди. А у него? У него тоже?

— Как ты себя чувствуешь?

— Благодарю, вполне прилично.

— Гальянов уехал?

— Да, около часу назад. Не хочешь вечером на фабрику со мной съездить?

— Давай завтра? Я как раз эскизы подготовлю. Вместе выберем форму посуды. И да, хорошо бы на свадьбу еще стеклянные кубки послать. Гостей много будет, люди заинтересуются. Можно особо не усердствовать, все равно половину побьют. Зато запомнят.

— Хорошая мысль, так и сделаем. Пошлю Ермола на завод с письмом как можно скорее.