Книга Игры титанов: Вознесение на Небеса, страница 140 – Хейзел Райли

Я киваю. Мысль о том, что семья меня предала, невыносима. Прежде чем я успеваю утонуть в панике, гром рвёт воздух и разносит в щепки мои клетки-мысли.

Я возвращаюсь в настоящее. Возвращаюсь к Хайдесу. Но одной ногой — всё ещё в завтрашнем дне.

— Раз с вопросами покончено, перейдём к чему-то приятнее… — шепчет он, вплетая пальцы в мои распущенные волосы. — Может, поцелуй, Persefóni mou?

В голове пустеет — остаются только его губы.

— Да.

Хайдес наклоняется и проводит губами по моей щеке; касается подбородка и замирает у уголка рта. Отстраняется на миллиметр:

— Урок греческого № 2: naí значит «да».

Я сглатываю.

— Thes éna filí, Persefóni mou? Хочешь поцелуй, моя Персефона? — горячее дыхание щекочет кожу, и меня пробирает дрожь.

Он, наверное, думает, что я забыла его уроки. Отчасти — да. Но если есть что-то, кроме «я тебя люблю», что я не забыла, — так это как просить поцелуй:

— Fílisé me, Ádis mou.

Глухой звук срывается у него из горла и прорывается наружу хрипловатым стоном. Он кладёт ладонь на мой затылок, поворачивает мою голову и прижимает нас плотнее, целуя. Не ждёт ни секунды, чтобы ворваться языком и закрутиться с моим — быстро, жадно.

Мне сразу не хватает воздуха, и я отрываюсь ровно настолько, чтобы вдохнуть.

— Знаешь, о чём я иногда думаю? — спрашивает он.

Сердце долбит болезненным ритмом:

— О чём?

— Что будто знаю тебя всю жизнь. Не могу объяснить, Хейвен, но такое чувство, что мы уже встречались.

Я улыбаюсь краешком губ и прикасаюсь к нему лёгким целомудренным поцелуем.

Хайдес раскрывает рот, чтобы продолжить, — но новый гром сотрясает нашу тишину. Я подскакиваю, сердце спотыкается. Наверное, у меня испуганное лицо, потому что он серьёзнеет и вглядывается внимательно:

— Ты боишься гроз?

— Нет, — вздыхаю. — То есть… мне они не нравятся. Терпеть не могу. Впервые мне стало страшно, когда я была маленькой. Помню, как прибежала к Ньюту в кровать — отец ночами брал подработки. Брат придумал игру, чтобы отвлечь меня. По очереди называть что-то, что пугает больше, чем гроза за окном. Сказал, что так мы справимся вместе. Я почти сразу уснула. И с тех пор, как только гремело, Ньют вставал и приходил ко мне. Мы играли, пока я не вырубалась. Он никогда не засыпал раньше меня. А теперь… — вижу Ньюта в больничной постели, в коме, и зажмуриваюсь, — …теперь гроза напоминает мне о нём.

Хайдес слушает молча, на лице смесь печали и злости. Ничего не говоря, он забирает телефон и засовывает мне в задний карман джинсов. Потом протягивает руку:

— Пойдём со мной.

Я открываю рот.

— Без вопросов, если сможешь.

Я хватаю его за руку и позволяю вывести меня из библиотеки. Коридоры тёмные, тишина — только стук наших шагов по полу.

— Не думаю, что смогу не задавать вопросы, — признаюсь, миновав общежития.

— Ну и ладно. Постарайся.

— Остроумно, — закатываю глаза.

Добираемся до атриума — он тоже пуст. Видеть Йель таким тёмным и опустевшим неожиданно грустно. Мне нравится постоянная беготня студентов. Нравится знать, что вокруг есть чьи-то жизни, кроме моей, о которых я ничего не знаю и с которыми, уверена, у меня гораздо больше общего, чем кажется.

— Ты что делаешь? — взвизгиваю. Упираюсь пятками в пол и выдёргиваю руку из ладони Хайдеса. — Ты ведёшь меня на улицу? Там ливень. И гром. И молнии.

Он фыркает: