Книга Кровь песков, страница 150 – С. К. Грейсон

— Дело было не в голоде, не в жажде и не в хищниках, — будто услышав моё, сказала она, перебирая почти истлевшие ремни пращи. — В одиночестве. В том знании, что в мире нет ни одного, кому важно — жива я или нет.

Я знаю, каково это — быть одному. Но мой опыт бледнел рядом с тем, что лежало передо мной. Меня изолировала сила и тяжесть ожиданий, наваленных на плечи. Здесь, среди диких песков, Кира была по-настоящему одна.

Я обнял её за талию и прижал к себе. Она пошла — сама, повернулась, уткнулась лицом в грудь. Ничего общего с той дикой женщиной, что рычала на меня в этом самом оазисе. Я сжал её так, будто мог вдавить её силуэт себе в душу.

— Ты больше не одна, — прошептал в её волосы, вдыхая терпкий дым, под которым всё равно слышался её тёплый, земной запах. — И мне было важно, выживешь ты или нет, с той самой секунды, как ты плюнула мне в лицо.

Кира прыснула у меня в груди, но обхватила меня поперёк спины:

— По-моему, ты твёрдо склонялся к моему «нет».

Я покачал головой, губы скользнули по макушке.

— С того момента, как я увидел тебя — дикую, непокорную, — ты начала вплетаться в мою судьбу. Когда ты умчалась в ночь, я всё равно видел твоё лицо — снова и снова. Хоть и не понимал зачем.

— А сейчас понимаешь?

Она подняла на меня лицо — раскрасневшееся от жары, и по щеке скатилась одинокая слеза. Я поймал её большим пальцем.

— Думаю, пустыня пыталась мне сказать кое-что. Обычно шёпот силы в голове уводит меня — в лучшем случае отвлекает, в худшем сводит с ума. Но тогда… хотел, чтобы я понял: ты — единственная, кто мне равен. Кто поймёт моё одиночество. Кто сможет расколоть панцирь, в котором я себя замуровал.

Кира моргнула, отгоняя влагу с ресниц.

— Пойдём купаться.

Я даже отпрянул от такого поворота. Уголок её губ дрогнул.

— Я хочу оставить здесь хорошую память. Чтобы заглушила худшие.

Я поднялся, подхватив её на руки. Она обвила меня за шею, за талию — отпустила только у кромки воды.

Там она носком сбросила сапоги; остальное шуршало по песку — слой за слоем. Мне пришлось оторвать взгляд от каждого дюйма открывающейся кожи и заняться собственными вещами. Я снял саблю с плеч, бережно положил в песок, потом добрался до остального. К тому времени, как я разделся, Кира уже вошла — вода ласкала её мускулистые бёдра.

Я поспешил следом, только вытащил из сумы кусок мыла. Догнав, нашёл её по грудь в воде — солнечные линии её тела не крали ни крупицы от фигуры воина. Но сушило рот не это — взгляд. Как она смотрела на мою обнажённую кожу — грудь, плечи, ниже. После стольких лет под слоем ткани каждый её штрих по мне кружил голову.

Она шагнула ко мне — навстречу — и тихо вынула мыло из моей вялой ладони.

И начала меня мыть. Вела кусок по груди и животу, не торопясь, как будто изучала пальцами все ложбинки и уступы мышц. Я жаждал ответить тем же, но тело будто выключили — я тонул в том, как меня бережно обследуют. Иное, чем наша прежняя жаркая, стремительная близость: здесь её касание было медленным, намеренным. Без кожи — ни на дюйм.

Она обошла за спину, вспенила волосы, теребя завитки на затылке; меня прошиб озноб. Пальцы скользнули ниже — над ожоговыми клеймами на плечах — то места покалывали, то немели, где нервы выгорели. Я уже дрожал по-настоящему.

— Что случилось? — её дыхание щекотало затылок.