Книга Четверть часа на супружеский долг, страница 41 – Мария Берестова

Вся веранесская поэзия делилась только на два типа. Либо это были очень простые и безыскусные народные песни, лишённые рифмы и эстетики, либо это были более интеллектуальные опыты, подражающие ниийским поэтам и обильно заимствующие ниийские слова.

Веранесская поэзия выглядела жалко, и начитанный Атьен видел это ясно, и это причиняло ему глубокую, сильную боль — потому что он искренне восхищался поэзией ниийской, обожал её всей душой, и презирал самого себя за это, чувствовал униженным и себя самого, и свой народ, и свой язык. Он в жизни своей не сказал ни одного хорошего слова о ниийских поэтах и ни одного дурного — о веранесских, но внутри себя он знал правду, и правда эта мучила его и жгла своей беспощадностью.

Сказать об этом прямо?

Сказать об этом ниийке!

— Но?.. — поторопила его не дождавшаяся пояснений Диэри.

Она смотрела простодушно и ясно, и Атьен понимал, что она не хотела ничего дурного, — но ему был невыносим этот разговор.

Он дёрнул плечом и отвернулся.

— Возвышенный. Проникновенный. Созерцание.

Он произносил эти слова тихо, медленно, не глядя на неё.

— Свершение. Упоение. Непостижимый.

Она хмурилась, не понимая, о чём он, к чему этот поток не связанных друг с другом понятий.

— Всех этих слов нет в веранесском, Диэри, — наконец, взглянул он на неё прямо, и от горечи, которая стояла в его глазах, ей сделалось больно. — Веранесский не создан для поэзии, — тяжёлым камнем упал его безнадёжный вердикт. — Вы просто не найдёте в нём нужных слов.

Лицо его застыло в глубокой скорби человека, столкнувшегося с роковым непреодолимым обстоятельством.

Диэри смотрела на него несколько секунд в немом удивлении.

Губы её беззвучно зашевелились, а затем она тихо произнесла по-веранесски:

— Благо-да-рение.

Слово сияло свежестью и радостью, как первый луч солнца, пробившийся сквозь тучи, и в нём была вся мягкая уверенность зарождающейся надежды.

Атьен вздрогнул.

Его пронзительный взгляд метнулся к её лицу.

— Благо-дарение, — тихо повторил он.

В веранесском не было такого слова, но было «благодарю» и «варенье», которым он сам научил её.

Диэри победно улыбнулась.

— Тьен, — звонко сказала она, — но ведь для того и нужны поэты, чтобы придумывать новые красивые слова!

Невольно эта победная её улыбка отразилась и на его лице. Сердце забилось гулко и радостно. Она… была права.

Она была права!

Он рассмеялся.

— Диэри, я ведь говорил, что вы меня восхищаете? — с глубокой искренностью в голосе сказал он.

Она рассмеялась тоже.

— Что-то припоминаю! — в два быстрых шага подошла к нему и снова положила руки ему на плечи, затем хитро прищурилась и огорошила: — Но ведь в веранесском этого слова нет?

Атьен покачал головой; но вместо привычной боли и стыда почувствовал любопытство и надежду: она открыла ему, что язык его может куда как больше, чем он полагал.

— Я пока не могу его придумать, — честно призналась Диэри, и тут же заверила: — Но скоро смогу!

От улыбки у него заболели скулы.

С нежностью он погладил её по щеке, произнеся по-веранесски: «Любимая».

Глаза её широко распахнулись; она впервые слышала это слово, но догадалась о его значении. И взгляд, и голос его были сплошь наполнены этим чувством.

Её собственное сердце гулко и пылко отозвалось на это чувство, и она потянулась к нему, чтобы поцеловать.