Книга Откупное дитя, страница 16 – Юля Тихая

— Спасибо, — сердечно говорю я и пытаюсь залиться слезами, но получается только всхлипнуть. — Я молиться за вас буду!

— Вот уж лучше не надо.

Волхв подталкивает меня к лесенке, и я, напоследок глубоко поклонившись, взбираюсь по ней на чердак. Это длинная комната под скошенной крышей; темноту разбивают только два блёклых пятна от окошка в торце здания. Вокруг громоздятся неясные кучи каких-то вещей.

Я протягиваю руку наугад, ладонью пробегаю по линиям и соображаю: это составленные друг на друга лавки, а за ними — какие-то тюки с тряпками. Богато живут в ските!

Пыль щекочет нос. В светлых пятнах — голый пол, только слева в одно из них влезает какой-то широкий рулон. Я трогаю его рассеянно; жёсткий и колкий, вроде сплетённого из соломы коврика. А потом с содроганием замечанию: окно одно, а светлых пятен от него — почему-то два!

Многого можно ожидать от скита, и у меня душа падает куда-то в пятки, скукоживается там испуганно. Но загадка отгадывается легко: чуть в стороне стоит, отражая свет, тяжёлое крупное зеркало.

Я никогда не видела таких больших зеркал. У нас на всю заимку их было всего три, серебряных, каждое с ладошку размером. Одно купил староста, другое принесла в приданом невеста, а третье оставил при мне ведун, когда наказал чесать волосы и научил матушку, что над ними шептать. А это зеркало в дюжину раз больше.

Я заглядываю в него — и, зажав рот ладонями, отшатываюсь.

Зеркало молчит. Нечисть из него не лезет, никто не бежит через весь двор с мечом наперевес. Тихо и темно, только клубятся тени.

Я заглядываю ещё раз, а внутри отражается всё то же: низкая пухлая девица, такая страшная, что на неё смотреть больно. У девицы толстый красный нос, налитый, как слива, и жидкие светлые волосы, коса от силы в палец толщиной. Глаза косят, щёки впалые, зато подбородков сразу четыре штуки, жирных и уродливых. Под губой огромная бородовка, из которой торчит курчавый чёрный волос. Под рубашкой у девицы дряблое пузо и сгорбленные плечи, ногти на руках жёлтые и скрюченные, а одна нога у неё короче другой.

Я потрясённо поднимаю руки к лицу, и девица в зеркале повторяет мой жест. Мои ладони маленькие, мозолистые, под ногтями грязь, — обычные руки, как у всех. А у девицы на всю левую руку красное пятно рожи, бугристое и шелушащееся.

— Забери рожу из моего тела! — шепчет голос дедушки Мака.

Я озираюсь испуганно, а другой голос, девичий и высокий, смеётся:

— Забери мой голос визгливый, чтобы мужу я пела сладко и нежно…

Это говорит моя сестрица, и я зову тихонько:

— Марька?

— Забери мою неловкость, — гудит в темноте голосом брата.

— Забери жирное брюхо…

— Забери глаз косой и невидящий…

— Забери клятую бородавку!

Я обнимаю себя руками, и девица в зеркале обнимает себя тоже. Рыжие кудри лезут мне в лицо, а её худая коса кажется сальной и мерзкой, будто крысиный хвост. Это что же, я вижу здесь всё, что забрала?

От этого дурно и хочется кричать.

Не так и страшно, если у тебя визгливый голос. Можно привыкнуть, говорить потише и помягче, не голосить, набравшись. Даже если мужу петь и не станешь, ему танцевать можно, гладить мягкими ладонями любимые плечи, смотреть лукаво, рубаху сбросить — и чтобы пышные волосы рассыпались по высокой груди.

Не так плоха бородавка; мало ли у людей бородавок, всякое бывает. Волосину можно подстричь, привыкнуть, считать своей милой особенностью. Если улыбка добрая, а лицо румяное, легко забыть о бородавке.