Книга Откупное дитя, страница 26 – Юля Тихая

Я пытаюсь вспомнить кого-нибудь со светящимися глазами, но выходит плохо. В наших местах рассказывали о здухачах, у которых глаза горят ярче всякого пламени, но здухач — светлая сила, добрая. Здухачи живут среди людей, и только в час большой нужды оборачиваются могучим зверем и летят биться с бедой.

— Букачка какая-то, — бормочу я.

— Долистай до букачки, — предлагает Чигирь.

Я кое-как — с его подсказками — нахожу в книге букачек, и грач читает мне вслух то, что я и так немного знаю. Букачки — мелкое зло, но на редкость поганое: букачки находят самое хорошее и с чувством это портят, как умеют. У видной красавицы-невесты накануне свадьбы вскакивает на носу огромный прыщ, на чистое бельё гадит птица, а край люльки бьёт прямо по колену, да так, что няня вскрикивает, а ребёнок просыпается и заливается плачем. Люди борются с букачкой заговорами и вешают над дверью белую тряпицу: если запятнается, значит, в доме появился букачка. У ведунов есть способы и вернее: гримуар предлагает ловить букачку за брови. Брови эти такие густые и длинные, что отрастают ниже бороды; их надобно взять и сплести друг с другом намертво. Тогда букачка запутается и не сможет больше поганить, от этого расстроится, уйдёт сам и уведёт с собой всех других букачек.

Грач же читает с чувством другое:

— Невидимы людям.

— И глаза тоже?

Про глаза в гримуаре не сказано. Но зачем бы вешать над дверью тряпицу, если глаза можно увидеть и так? Выходит, нет у букачки горящих глаз; а, значит, на поле завёлся не букачка.

Гримуар кажется не таким и толстым, но страницы в нём тоненькие, а кое-где на них подклеены ещё и ещё заметочки. Нечистым силам посвящена примерно треть гримуара, и мы листаем её никак не меньше нескольких часов, отвергая одну погань за другой.

— Здесь скит не так далеко, — покровительственно объясняет грач, — а, значит, они здесь все облагодаченные.

Капля благодати защищает человека от сил: от благодати становишься здоровее, сильнее, крепче, и воля твоя от неё тоже гуще. Таких людей обходит всякая мелкая нечисть, да и крупная тоже предпочитает добычу попроще. Но и люди от благодати начинают чувствовать нечисть хуже. Оттого люди часто видят не самого волкодлака, а только его следы в грязи, а влюблённый парень не замечает идущего от красавицы гнилостного душка.

— Но я-то могу посмотреть! — вспоминаю я.

А потом прикусываю язык. Одно дело — смотреть, когда знаешь, на что примерно смотришь, и совсем другое — брести через поле навстречу горящим глазам, за которыми наверняка стоит что-нибудь жуткое!..

Потому мы листаем гримуар, и грач то бубнит что-то неразличимо, то читает вслух, то рассказывает сам, что шиши не отходят далеко от дороги, а луговики всё больше появляются днём. И всё-таки мы составляем какой-никакой список всякой дряни, которая может скрываться за горящими в пурпурном поле глазами.

— А может быть, — пугает меня Чигирь, — это и вовсе что-то невиданное!

— Невидимое, — поправляю я.

— Нет! Невиданное! Зло, какого и не знали волхвы! Огромное и всесильное, такое могучее, что губит всякого свидетеля, и даже сильнейшие из ведунов… Ой, ну и чего ты бледнеешь, глупышка? Вот балда!

— Тьфу на тебя!..

Я зарываюсь поглубже в сено. На улице собираются сумерки, и в сеннике гуляют тени. Вечером, я знаю, посёлок ещё раз обошли кругом с песней и заговором, но засыпать здесь всё равно боязно: а ну как невиданное зло войдёт сквозь защиту, даже не поперхнувшись?