Книга Откупное дитя, страница 25 – Юля Тихая

Потом грач прикрывает голову крылом и страдает в голос. Как его угораздило только, бедолагу, связаться с такой дурочкой. Как он мог подумать, что из такой безмозглой девицы что-нибудь получится!..

— Ну и проваливай! — кричу ему я и вскакиваю на ноги. — Давай, лети отсюда, жуй своих червяков! И знаешь что, знаешь что? Ищи себе другую дуру!!

Грач распахивает клюв, а потом проглатывает очередную гадость, которую он собирался мне сказать. А я вся дымлюсь от злобы и, кажется, даже рыжие кудри распушились и торчат во все стороны. Ещё я отчаянно, стыдно краснею, вся целиком, да так, что от этого горячо лицу.

Потом грач пыхтит и прокашливается.

— Н-да, ты, кгхм, неопытная пока. Но это дело поправимое…

Над моей головой раскачиваются веники. По началу лета сенник почти пуст, только в дальнем углу гулкого сарая сереет оставшийся с зимы стог. Зато под потолком уже развешаны травки и ягоды.

Хочется снять один такой веник и кааак врезать наглецу поперёк хребта! И, кажется, грач что-то такое ощущает в моём настрое, потому что скачет вокруг меня по полу, юлит и говорит ласково:

— Нейчутка, ты не расстраивайся. Поработаешь немножко, попробуешь, освоишься. И старосты все эти будут тебе на один укус, посмотришь у меня ещё!

Я топаю ногой:

— Извинись!

— Чееего? Ты обнаглела совсем, девка!

Я разворачиваюсь на пятках и делаю вид, что ухожу. Грач хлопает крыльями и суетится:

— Ладно, ладно, извини! Извини, кому говорю! Ну куда ты пойдёшь? Ты же рыжая! А я тебе пригожусь, вот увидишь! Извини меня, и давай займёмся этими глазами! Ну извини! Ты может дурочка, но с жизненной мудростью, ты же знаешь…

— Собака ты, Чигирь.

Грач распушается и дуется. Я вздыхаю, а потом собираю себе из сена логово, устраиваюсь в нём поудобнее и вынимаю из сумки книгу.

Чигирь назвал её заумным словом «гримуар»: это, мол, не просто какая-то там книга, а записи нескольких поколений достойнейших ведунов обо всём на свете. Увы, мне приходится верить ему на слово, потому что читать я толком не умею, только узнаю угловатые крупные буквы, которые кое-где стоят в начале строчек. Писали достойнейшие ведуны скупо и очень мелко, и только кое-где встречались крошечные корявые рисунки.

На этих рисунках было порядком всякой пакости. Русалку я ещё узнала кое-как — по длинным волосам, подчёркнуто круглым титькам и подписи, начинающейся с буквы «Р», — но по большей части все эти чудища оставались для меня непонятными страховидлами.

— А руки ты помыла? — пыхтит Чигирь, взлетая на моё плечо.

Я закатываю глаза и молчу. Руки я сполоснула в сенях старостиного дома и обсушила полотенцем. Не такая уж я и дурочка, между прочим: пусть гримуаров я никогда и не видела, любому ясно, что не стоит хватать тонкие страницы жирнючими пальцами!

— Ладно, — Грач снова шумно вздыхает и переступает по плечу. — Мы точно знаем, что у нашей нечисти красные глаза…

— Упырь, — сразу же предполагаю я.

— Балда, — беззлобно отзывается Чигирь. — Ты что, кроме упыря никого и не знаешь? Был бы тут упырь, он бы давно уже кого съел! Да и глаза у упыря не светятся.

— А у этого светились?

Грач снисходительно усмехается и снова задирает нос:

— А если б не светились, думаешь, их разглядели б с дороги? Да притом так, чтобы одни только глаза!

Я задумчиво чешу нос. В словах Чигиря есть немного правды. Да и вообще — он-то, в отличие от меня, хотя бы учился на волхва. Что-то в нечистых силах он должен ведь понимать!..