Книга Мой сосед — вампир, страница 33 – Дженна Левин

— Моё искусство — не мусор, — сказала я твёрдо, почти вызывающе.

Фредерик снова посмотрел на холст, на этот раз внимательно, будто проверяя, не ошибся ли в своей оценке. Потом покачал головой:

— Но… это же буквально мусор.

Прошла пара секунд, прежде чем я поняла, что он имеет в виду это в прямом смысле.

— А-а… — я внутренне скривилась. — Ну… да, оно сделано из мусора.

Он приподнял бровь, слегка развеселившись:

— Кажется, именно это я и сказал.

Это было не совсем так, но я решила не спорить.

— Да, — пробормотала я, чувствуя, как лицо заливает краска, — ты так и сказал.

— Я не понимаю, — он снова покачал головой. — Судя по тем частям этой… сцены, что не покрыты отбросами, и по твоим рисункам в наших записках, я знаю, что ты талантливая художница. Возможно, мои взгляды старомодны, но я просто не понимаю, зачем тратить время на создание вот этого.

Он пожал плечами.

— Искусство, к которому я привык, обычно более…

Я прищурилась:

— Более что?

Он прикусил губу, будто подбирая слова:

— Приятное для глаза, полагаю. Пейзажи. Девочки в белых кружевных платьях, играющие у речки. Миски с фруктами.

— Это тоже пейзаж, — указала я. — Пляж и озеро. Природа, между прочим.

— Но он весь в мусоре.

Я кивнула:

— Моё искусство — это сочетание найденных предметов и изображений, которые я рисую. Иногда то, что я нахожу и включаю в работу, — буквально мусор. Но я считаю, что мои картины — это больше, чем просто мусор. В них есть смысл. Эти холсты — не просто плоские, безжизненные изображения. Они что-то говорят.

— А, — он подошёл ещё ближе и присел на корточки, чтобы рассмотреть их вблизи. Его нос оказался всего в нескольких сантиметрах от старой обёртки от McDonald’s Quarter Pounder, которую я заламинировала на холст так, будто она всплывает из озера Мичиган. Я хотела показать, как капитализм душит природу.

Но я решила объяснить шире:

— Я хочу, чтобы моё искусство запоминалось. Чтобы оно оставляло след. Чтобы человек, увидев его, запомнил это ощущение надолго. Чтобы оно не исчезало сразу после того, как он отвернётся.

Он скептически нахмурился:

— И ты добиваешься этого, используя всякий мусор, от которого другие избавляются?

Я уже открыла рот, чтобы возразить — сказать, что даже самая красивая картина в самом дорогом музее стирается из памяти, как только посетитель выходит за его двери. Что, используя выброшенное, я беру мимолётное и превращаю его в нечто долговечное, в то, чего не добиться акварелью с цветочками.

Но тут я вдруг заметила, как близко мы стоим. Похоже, во время разговора он незаметно пододвинулся — настолько, что между нами теперь оставалось всего несколько сантиметров. Мой ум тут же воспроизвёл ту ночь после душа: мокрые волосы, капающие на плечи, его тёмно-карие глаза, широко раскрытые от удивления, когда он смотрел куда угодно, только не на меня.

Сейчас он смотрел. И его взгляд скользил по линии моей шеи, задержался на неровном шраме под ухом, который остался с детства, а потом перешёл к плавному изгибу плеч. На мне не было ничего особенного — старая футболка и потертые джинсы, — но в его взгляде было столько жара, что у меня закружилась голова и стало жарко в груди.

Я захотела подойти к нему ближе — и подошла, даже не подумав, правильно ли это. Но в следующий момент он выпрямился, словно очнулся, и резко отступил на шаг. Засунул руки в карманы и уставился на свои начищенные броги, будто это была самая интересная вещь в мире.