Книга Фельдшер-как выжить в древней Руси, страница 6 – Людмила Вовченко

— Даже если они зелёное варят? — недоверчиво спросила девочка.

— Даже если зелёное варят, — с твёрдостью ответила Милана. — Второе: учишь меня всему, что тут знать должна. Кто враг, кто друг, кого лечить, кого бояться и где прячут мёд. Без мёда я тебе не мать.

Девочка медленно, но впервые искренне улыбнулась.

— Мёд за печью. Во втором горшке. Я покажу.

И тут Милана поняла:

Если жизнь даёт тебе зелёную кожу — требуй мёда.

Они мылись долго. Смех Пелагеи звенел под потолком, как детский колокольчик. Зеленое сошло не до конца, волосы отливали болотом, но хотя бы лицо снова было человеческим, а не гоблинским.

Выходя из бани, Милана подумала:

«Ничего. Я тебя умою, Милана. Я тебя вылечу. Клянусь врачебной клятвой, молоком за печью и твоими новыми зелёными волосами».

* * *

Баня становится полем боя, а доверие — тёплой водой

Пар ударил в лицо так, будто кто-то пригоршней кинул в неё кипяток. Милана — ещё утром Людмила, ухоженная, стройная и вполне уверенная в своих знаниях санитарных норм — стояла посреди просторной бревенчатой бани, зелёная с головы до пят, как капуста, над которой колдовал слишком вдохновлённый повар.

Пелагея, прижав к груди деревянное ведёрко, таращилась на мать так, будто та явилась неведомым чудищем из страшной сказки.

— Мамка… ты… это… ты хто? — наконец спросила она тихо, словно боялась, что ответ укутает её тоже в зелёный цвет.

— Тролль, доча, — устало сообщила Милана, поддевая с себя зелёные пряди, сползающие с волос. — Тихий домашний тролль, только что выползший из болота старших медсестёр.

— Тро… кто? — Пелагея захлопала глазами.

— Большая зелёная беда, — пояснила она, — не переживай, безобидная. Хотя, если кто-нибудь снова подкрадётся ко мне с настойками, не ручаюсь. Может, и укушу. Профилактически.

Пелагея осторожно сделала шаг ближе, ещё один, потом сунула ведёрко на пол и вдруг обняла Милану за талию.

— Мамка, не плачь. Хорошо? Ты просто… ты просто стала зелёная. Бывает.

Милана хмыкнула. Ей, бывшему фельдшеру, пережившему ночные смены, реанимацию, людей, способных орать на всю приёмную за недолитый физраствор, — ей хотелось смеяться. Но почему-то вместо смеха горло перехватило. Она коснулась макушки дочери пальцами, ещё зелёными у основания ногтей.

— Я не плачу, — сказала она тихо. — Я… обдумываю, как мы будем объяснять это остальным. Если кто спросит — скажем, что зелёность от печали. Или от большой любви. Или… от неправильного сбора трав.

— От колдовства! — шёпотом, но с горячим блеском в глазах, подсказала Пелагея.

Милана фыркнула.

— Если это колдовство, доча, то оно, по-моему, испортилось в пути.

Пелагея прыснула от смеха, и только тогда натянутое внутри Миланы что-то ослабло. Она впервые за день почувствовала: ребёнок не просто смотрит на неё, как на случайную тень в доме. Девочка пытается поверить. И это — нечто огромное.

— Ладно, — сказала Милана, — давай будем превращать меня обратно. Иначе меня завтра попытаются коптить, как редкостного лесного духа. Солью натирать начнут.

— Это больно? — девочка округлила глаза.

— Только для гордости, — вздохнула Милана.

Они вдвоём начали отмывать зелёный ужас. Пелагея подливала воду из бадьи, Милана тёрла кожу, и зелёные ручейки стекали вниз, в деревянный пол, как будто уносили с собой не только цвет, но и часть той чужой миланиной жизни, которой она не была хозяйкой.