Онлайн книга «Фельдшер-как выжить в древней Руси»
|
С пола поднялся младший сын — Фёдор. Семь лет. Карие глаза, взъерошенные волосы и выражение лица «мама, я не виноват, но расскажу всё так красиво, что ты засмеёшься». За ним выползла старшая жертва — Оленка, младшая дочь Домны, которая давно стала частью их семьи. — Он! — хором крикнули оба. Пелагея вышла из бани — высокая, стройная, с тёмной косой до пояса, лицо крепкое, уверенное, прямое, как у матери, но в движениях — спокойное, степенное, почти княжеское. — Матушка, — сказала она, перевязывая рукав своей холщовой рубахи, — если эти двое опять подерутся, я больше не буду их лечить мёдом. Пусть бегают липкие. — Я не дралась! — огрызнулся Фёдор. — Это она… Милана щёлкнула его по носу. — Тихо. Вы оба. Фёдор немедленно сел. Оленка сложила руки так, как будто собиралась молиться. Десять лет в доме Миланы научили их главному: если мать говорит «оба» — спасения нет никому. — Пелагея, — усмехнулась Милана, — да ты у нас строгая. — На кого ж я похожа, матушка? — ответила Пелагея, и в голосе её был такой же тёплый сарказм, как у Миланы когда-то. — У нас сегодня ещё трое малышей с кашлем. Я их напоила мятой, но если Фёдор не перестанет реветь, я дам ему отвар из чеснока. На вкус ужасен, зато молчит как мышь. — Не смей! — завопил Фёдор, и Оленка прыснула со смеху. Милана улыбнулась. Эти дети. Эта жизнь. Эта деревня — переродившаяся на глазах. Она огляделась вокруг. Новая баня — большая, общая, с каменным подиумом. Аптека — бывшая изба знахарок, теперь переделанная в настоящий лечебный дом: сушильня, столы, ступки, глиняные банки, чистые тряпки, кипячёная вода. Толпа женщин — с чистыми волосами и мылом собственного варения в корзинах. И вдалеке — мальчишки, гоняющие соломенный мяч. В десять лет можно изменить деревню так, что даже путники ахают. И всё это — дело рук Миланы. И Добрыни. Она услышала шаги. Тяжёлые, уверенные, такие знакомые, что сердце отозвалось раньше мозга. — Милана… — услышала она. — Я всё вижу. Опять они подрались? — Дети дерутся, — сказала она спокойно. — Это нормально. — Они не дети, они стихийное бедствие, — проворчал Добрыня, подходя ближе. — Старший где? — На поле, помогает старосте, — ответила Пелагея. — И сказал передать, что вечером будет кушать в три раза больше. Он теперь богатырь. Добрыня хмыкнул. — Вырастил себе замену. Милана повернулась к нему — и сердце всё равно лёгким движением ухнуло вниз, как в первый раз. Добрыня за эти десять лет стал шире, спокойнее, сложнее. На висках чуть серебра, в глазах — глубина, которой раньше не было. Но стоило ей посмотреть на него чуть пристальнее — как он всё так же делал вид, что не смущён, а в руках начинал перебирать ремень или поправлять одежду. — Ты с конём? — спросила она. — С конём, — кивнул он. — И с подарком. — С каким ещё подарком? Он протянул ей деревянный ящик. Аккуратный, гладкий, с выжженным узором трав и листьев. Милана открыла крышку — и не смогла сдержать смешок и тихий вздох. Внутри были — чистые, идеально отструганные, блестящие медицинские инструменты, сделанные местным кузнецом по её собственным рисункам: маленькие щипцы, чистые ножи, тонкие крючки, даже нечто похожее на ранний скальпель. — Я… я видел, что ты ими пользуешься, — сказал Добрыня, почесав затылок. — И решил… ну… должны быть хорошие. Ты же у нас… э-э… важная. — Важная? — приподняла бровь она. — Добрыня. Это что, признание? Он открыл рот… Моргнул… Краснеет… Закрыл рот… Подумал… Снова открыл… — Это… это… я… просто подумал… что… э-э… Пелагея за спиной милостиво подсказала шёпотом: — Папа, скажи, что любишь. Добрыня подпрыгнул, будто его иглой ткнули. — Пелагея! Ну что ты! Я же… я её… э-э… десять лет как люблю, разве это видно⁈ — Видно, — сказала Милана тихо. Он замолчал. Удивился. А потом — впервые за много лет — обнял её не как воевода жену, не как мужчина женщину, а как человек человека: крепко, бережно, честно. И Милана позволила себе прижаться. Просто так. Без страха. Без сомнений. Она прожила эту жизнь. И она была прекрасной. Выбежали дети — азартные, громкие, любимые. Пелагея улыбалась, как взрослая хозяйка дома. Домна кричала с крыльца, что суп остывает. Знахарки тащили корзины трав. Солнце тянулось к закату. И Милана подумала: «Если бы я знала, что смерть на вызове обернётся такой жизнью… я бы не поверила. Но сейчас… это чудо. И я в нём живу». И Добрыня, притянув детей к себе, тихо шепнул ей: — Милана… спасибо, что пришла в мою жизнь из того самого… твоего будущего. Она улыбнулась. — Я пришла не в твою жизнь, Добрыня. Я пришла — в свою. И деревня, наполненная светом, смехом и жизнью, дышала с ними в унисон. КОНЕЦ |