Онлайн книга «Там, где нас нет»
|
— Не бойся, — буркнул гладиатор, уткнувшись лицом в локоть согнутой руки. Омега едва слышно выдохнул — бить не будут. Сейчас… потом — неизвестно… — Ты кто? — прошептал Спартак, повернув лицо к так и сидевшему без движения на пятках омеге. — У… ушастый… У рабов нет имён — только клички. Спартак выдохнул сквозь зубы, снова уткнулся в локоть. Боль от потери друга, убитого собственной рукой, грызла его, наполняя невыразимой тоской. Гладиатор тяжело, в голос, вздохнул, завозился и сел, осторожно привалившись исполосованной бичом спиной к стене. Омега закусил губу и опустил голову ниже. Смертник был обнажён и сейчас потребует секса. Они всегда трахают после боя — молча, больно, жестоко… А кто-то ещё и издевается… Калечить рабских подстилок нельзя — ланиста хитрый — такого гладиатора сразу переведут из относительно комфортного каземата в глухой подземный каменный мешок. И будут выводить только для боя или тренировок. А вот ударить или заставить вылизывать потное тело… Ах, эти губы — проклятие несчастного омеги. Сколько альфовских членов побывало у него во рту — и гладиаторы и стража, и рабы-альфы и даже сам хозяин-ланиста не брезговал иногда присунуть… — Подай вина…, - гладиатор протянул руку, показывая откуда омега должен взять вино. В углу каземата на глиняном возвышении, использовавшемся вместо столика, стоял кувшин с выщербленными обгрызенными краями, накрытый чёрствой лепёшкой — в ночь гладиаторов толком не кормили. Не вставая с колен, Ушастый бросился к кувшину, снял лепёшку и, удерживая её в руке, подал кувшин смертнику. Спартак сделал глоток кислого разведённого вина и только тогда в упор посмотрел на Ушастого, снова застывшего с опущенными глазами у глинобитной кровати гладиатора. Его не бьют… Пока. И губы… Губы поджать надо… чтобы не видели какие они у него… Гладиатор отпил ещё, сунул кувшин в руки Ушастого и взял у него лепёшку. С хрустом разломил засохшее хлебо-булочное изделие (!). Пожевал. Снова взял кувшин, сделал пару больших глотков, похрустел давно превратившейся в сухарь лепёшкой. — Пей…, - Спартак протянул кувшин Ушастому. Ну, что ж… По крайней мере не так больно и противно будет когда до ебли дело дойдёт. Ушастый осторожно, сразу двумя руками, взял кувшин из крепкой ладони гладиатора. Не поднимая глаз, поднёс ко рту, отпил. Вина им не давали. Никогда. Даже такого. Разведённого в два-три раза. От папы Ушастый слышал, и тот пока был жив, наставлял единственного выжившего сына, чтобы он никогда не пил сырой воды. Хм… смешно казалось тогда… вода и сырая? Папа пояснил, что сырой водой называется некипячёная вода. Будто бы есть в ней что-то такое… нехорошее. Ушастый запомнил и в память о папе всегда старался пить только воду из котла, в котором варили хлёбово для рабов, или питьё для гладиаторов. Не смотря на жажду приходилось терпеть. Но зато и животом ни разу не мучился. А некоторых иногда у них совсем уносили, окончательно. Сдёрнув с тела вонючие тряпки, стража цепляла крюком за ахиллово сухожилие и волокла труп раба к яме. Потом приезжала телега с известью и засыпала помойную яму по мере её наполнения. Рабы-альфы копали новую… На памяти Ушастого новые ямы рыли четыре раза. У них, в омежьем закуте общего барака для рабов, смертников не любили. Ночами, не стесняясь подробностей, долго обсуждали кто и как трахает, чего и от кого можно ждать. Кому из омег, что сломали или зуб выбили. Ушастому везло — зубы его были пока целы, переломов тоже не было, а синяки… так, ерунда… |