Онлайн книга «Там, где нас нет»
|
Лотти… Он. Стал. Истинным. Тому самому студиозусу-альфе перед которым так прòникновенно пел. Они стояли в обнимку. Огромный альфа и омега-лицедей. И как за несколько мгновений до того, там, на сцене, здесь альфа тоже бережно, как величайшую драгоценность обнимал и боялся ненароком навредить, хрупкого омегу, доверчиво приникшего к его груди. Вот Лотти поднял залитое слезами лицо на альфу, выдохнул через рот, кусая опухшие губы, снова опустил лицо к груди счастливо-растерянного альфы-стихийника. Сколько Лотти лет? Тридцатник точно. И всё это время он ни разу, ни с кем? Нет, добровольно это вряд ли возможно. Если только не гормональный сбой. Но если сбоя нет… Выходит, нет. Как только Лотти смог сохранить себя при его-то профессии? Счастливая парочка, держась за руки, присела на скамейке, стоявшей около входа в гримёрку для альф. Ну, теперь Лотти у меня неработоспособен. Эхе-хе… А у него ещё один номер. Ладно, будем думать, оклемается. Но с Улофом ему теперь не работать — это точно. А мне на сцену. Иначе пауза затягивается. Недопустимо затягивается. И снова я перед залом, замершим в темноте и не знающем как реагировать на танец. Настолько чувственным и возвышенным оказалось показанное. Настолько всё — движения танцоров, музыка и песня, прозвучавшая на заднем фоне, слились в единый ансамбль и ударили по чувствам, поразив зрителей в самое сердце, всколыхнув в нём что-то такое, радостно-щемящее, с небольшой горчинкой грусти, придавшей этому чувству пикантной незабываемости. — Сила… Великая Сила ведёт всех нас. Вне зависимости от того, является человек искусником или нет… Сила ведёт и следующего нашего исполнителя, — отхожу в сторòну, показывая рукой и в темноте сцены, подсвеченный прожекторами снизу (в отличие от предыдущих номеров) возникает Агат Киснер в просторном балахоне, на голову его накинут широкий капюшон. И вот уже плавное, медленное вступление, волны музыки будят в груди что-то такое… возвышенное и невыразимо прекрасное, флейта выводит начало партии и духовая часть оркестра подхватывает, а Агат постепенно воздевая руки, начинает на латыни: — O dea pura, argentee! has veteres arbores sacras! Verte pulchram faciem tuam ad nos sine nubibus et sine velamine!.. (каватина Нормы — Каста дива, Винченцо Беллини). Я намучился переводя текст, который с трудом извлёк из памяти. Всем известные обрывки итальянских слов, которые едва можно разобрать, слушая оперное исполнение. Кроме того, все, абсолютно все романские языки — это убогое подражание латыни, они все из неё вышли, но это не латынь! Примерно, как гастеры разговаривают по-русски — эщельме, бещельме, защем ругаисся, нащальнике… так для природного римлянина времён Римской республики ли империи звучал бы итальянский, французский, испанский. Рифмы, естественно, не было, но всё сглаживало великолепное исполнение. Агат старался: — Finis officii deserantur Laici sacra silva. cum malus et tristis deus Romanum sanguinem sitiet Ex templo druidae Vox mea tonabit. И вот уже потоки Силы, видимые мне да ещё, пожалуй, Сиджи и Юту, меняют направление, невидимый ветер колыхнул одежды певца, скинул с его головы с короткой причёской незнатного омеги, капюшон и фонтан её проходя через тело исполнителя, вырывается через макушку и разливается голубоватыми потоками по сцене, залу, дворцу Совета города… |