Книга И тут я увидела чудовище, страница 103 – Екатерина Началова

Сразу хочу рыдать в отцовское плечо, словно маленькая девочка. Но креплюсь, просто стою с сухими глазами. Слезы есть, но, кажется, катятся не наружу, а внутрь меня. Если боли слишком много, слезы почти не помогают, уже знаю. Внутри продолжает безжалостно тянуть.

Но даже сейчас я не хочу забывать. Все лучше, чем жить как камень.

Интересно, камням бывает больно? Я думаю, как Ингренс бы ответил на этот вопрос. Он бы начал рассуждать или выкрутился? Мне хочется рассказать ему про крышу, я почему-то уверена, что он знает что-то про терморасширение свинца. Он все знает...

Бездна, какую чушь я думаю.

Ничего. К пятидесятому дню должно быть легче.

Я смотрю вокруг и думаю, что весна не к месту. Лучше бы была умирающая осень или ледяная зима. Страдать, когда все вокруг оживает, а ты — умираешь, особенно сложно. Еще и надо как-то страдать не внешне, а только внутренне, потому что родители смотрят на лицо и делают выводы.

И я делаю вид, что не умираю. Я — леди Кларисса из рода Золотистых, я умываюсь, надеваю благопристойную одежду, спускаюсь вниз по лестнице, интересуюсь у мамы как дела, спрашиваю у отца, что с тем полем, участвую в обсуждении новостей, собственноручно высаживаю грядку лука, погружаю пальцы в прохладную жирную землю, говорю: «О, червяк!», планирую какое платье надеть на пикник...

На самом деле меня нет. Вся я, что была и накопилась, осталась у Ингренса. Мне кажется, что в тот момент, когда я вошла в магический портал, попрощавшись с титулом официальной спутницы короля, ниточка, которой я соединилась с ним, начала разматываться. Она разматывалась, разматывалась... А потом я вся вышла. Неужели никто не видит, что мои внутренности пусты, что я вся пуста? Вот же эта нить, торчит из солнечного сплетения. Неужели не видно, что я — лишь тусклая оболочка без содержимого?

Последние недели я имитирую сама себя. Со мной осталась только девочка Кларисса: ребенок, который случайно закрыл дверь, не знает, как открыть, и то ревет, то улыбается, то говорит ерунду через замочную скважину. Я вдруг потеряла интерес к ремонту, к платьям, к будущем дому... Ко всему. Единственным занятием, которое я еще могу терепеть, стало развлечение маленькой Клариссы. Да, я занимаюсь тем, что схожу с ума. Ингренс же говорил, что надо попробовать.

Пробую...

Пороя я вяло думаю, что он бесчувственный монстр, но уже не верю сама себе. Неважно. Я схожу с ума целенаправленно и методично.

Один день я делала все наоборот: спала под кроватью, одевала одежду наизнанку, ходила задом-наперед, называла завтрак ужином, ела суп вилкой и даже начала говорить слова-наоборот. Последнее оказалось интересной задачкой для разума: если в начале дня было нелегко, то к вечеру я могла практически сходу сказать наоборот сразу целое предложение.

Другой день я произвольно назвала водным, только глянув на разливающуюся за окном весну. Водный день — это вода. Я плавала в лужах, в каждой луже. Некоторые из них были так велики, что должны были казаться девочке морем. Я заставляла ее плавать по морю разными способами. На спине, на животе, на боку. Было весело, холодно и грязно.

Мама пытается со мной разговаривать. Отец взывает к разуму, даже пытался приказывать. Я только смеюсь. У меня был и такой день — день смеха. Смеяться над всем оказалось не так просто... сначала. Но к вечеру, я уже легко могла рассмеяться на закат.