Книга И тут я увидела чудовище, страница 100 – Екатерина Началова

Расширенными глазами я смотрела на его лицо, раскрытую передо мной грудь, кошусь на белые пятна роз за плечами. Он смотрел, как я медлю, и с легкой насмешкой щурил глаза — прекрасно понимал, что не оставил выбора. В одном варианте я остаюсь без него, а во втором — и без него и без себя.

— Не надо... — наконец, выдохнула я, ощущая как странное опустошение сквозит по телу. Губы, оказывается, еще шевелились, но как-то отдельно от меня. — Не надо напоминать... Если ты так хочешь, я выбираю жизнь.

Ингренс одобрительно кивнул.

— Счастлив, что вы так благоразумны.

Там, в уголке его рта, который вроде бы насмешливо улыбался, не было улыбки.

...

После Ингренс молчал. Все то время, что относил меня в комнату, провожал до двери, он не говорил ни слова, молчала и я. Больно было даже дышать, не то, что говорить. В груди отчаянно трепыхалось сердце.

Тук-тук-тук-тук.

Глупое, глупое сердце...

— Мы больше не останемся наедине, — Ингренс заговорил у самой двери. — Я поклялся вернуть вас невредимой, когда брак потеряет актуальность. Это случится через десять дней. После вы отправитесь назад с родителями. Брачный договор будет расторгнут по соглашению сторон, в связи с неконсумацией брака, я сделаю официальное объявление. Это утвердит всех в мысли, что договор был деловым и не повредит вашей репутации. Полагаю, финансовые и прочие технические вопросы мне лучше решить с вашим отцом.

Переходом на «вы», он будто отодвинул нас друг от друга на то расстояние, на котором не существует надежд.

— Полагаю так, — произнес мой безжизненный голос. Машинально сделав реверанс, я развернулась.

— Видит Порядок, никто не получал от меня того, что получила ты, — произнес Ингренс мне в спину. Наверное, хотел погладить, но ударил — теперь меня ранило это «ты». — Я брал, что мог, но и отдавал, что мог... У меня нет большего.

— Я поняла...

Я действительно понимала.

Но почему же так больно?

— Желаю вам обрести крылья, леди, — сказал серебряный голос мне вслед, опять переходя на «вы».

В ответ я чуть не рассмеялась в голос. Только что наметившиеся крылья были срезаны и теперь на месте среза жгуче кровила острая боль.

— Прощайте...

Шагнув за дверь, я тихо сползла по ней вниз, ощущая как боль выламывает мне ребра.

Я стою на мансарде задрав голову и громко выдаю ценные указания. Трое плечистых низкорожденных из рода Быка молча внимают мне с крыши. Мы меняем кровлю — старая пришла в негодность за прошедний сложный век и в последние годы протекала. Теперь, когда есть деньги, ставим свежие свинцовые листы. Я стараюсь донести до рабочих, что свинец будет расширяться на солнце, поэтому требуется использовать листы меньшего размера и приподнятые швы. Замолкаю, смотрю в карие глаза... Бык молчит. Я понимаю, что рабочий со смешным носом, напоминающим задорную картофелину, ничего не понял, и объясняю еще раз.

Все неплохо, совсем неплохо.

Мне есть чем заняться. С тех пор как мы вернулись из столицы, прошло тридцать дней. Я в порядке, я считаю дни не специально... Или специально? Может мозг обманывает меня? Число — это первое, о чем я думаю, когда просыпаюсь.

Третий день без Ингренса.

Пятый день без Ингренса.

Тридцатый день без Ингренса.

Отсчет идет сам по себе, я пока не могу на него повлиять, но полагаю, что это временный эффект, который однажды сойдет на «нет». Недолго думаю, чем себя наградить на юбилейный день. Решаю порисовать. Я ограничиваю рисунки, стараюсь не рисовать, потому что как только начинаю, рисую одного Ингренса и тут же проваливаюсь в воспоминания. Это слишком опасно, ведь я делаю все, чтобы не вспоминать.