Книга И тут я увидела чудовище, страница 80 – Екатерина Началова

— Отец леди движется сюда.

Ингренс оторвался от моих губ. Заблестевший азартом взгляд быстро и весело зыркнул назад, затем на дверь.

— Беги. До скорой встречи, — шепнул, распахнул дверь, и Агарт мигом втолкнул меня в очередной скрытый ход.

Давясь смехом, я устремилась за Агартом. Куда? Все равно. У меня было обещание встречи.

В следующие несколько дней моя жизнь стала напоминать игру в прятки. Официально дни выглядели как торжественные белые залы: этикет, гости, платья, репетиции церемоний, беседы с родителями, раскланивания с гостями, чинные неспешные прогулки... Символом неофициальной части жизни стали тайные ходы замка. В их темных коридорах вовсю бурлила жизнь. Оттуда могла протянуться цепкая белая рука, затянуть меня в скрытую нишу и бесконечно сладко целовать там, зажимая у стены, а затем — зацелованную и счастливую — вытолкнуть наружу. «Леди, на минуточку», — повелительно говорил серебряный голос, и через мгновение его обладатель шептал мне на ухо изощренно-возбуждающее обещание на вечер, после которого я изнывала от ожидания.

Тайная жизнь оказалась настолько сладка, что мне не хотелось развеивать ее сложными насущными вопросами. Не хотелось думать, что будет дальше, спрашивать о неприятном, выяснять отношения с отцом. Папа тоже не желал ничего понимать, продолжая вести себя так, будто ослеп и оглох, настойчиво сопровождал меня по замку, настороженно держал караул около моей двери по утрам и вечерам, не оставлял нас с Ингренсом наедине больше, чем на минуту. Сам того не желая, отец стимулировал нас на захватывающую игру, и мы единогласно приняли ее правила. Мы стали вести себя как два подростка — прятались, хихикали, выхватывали редкие — и от того еще более бесценные минуты наедине, испытывая жалящее возбуждение от игры и единение — потому что играли в нее вместе.

Ингренс вел. Я не знала, когда увижу его в следующий момент, что ждет меня за следующим поворотом. Он начал караулить меня, чтобы схватить на минуту, и бесстыдно затрогать в руках, пока мама о чем-то спрашивает отца. Он начал красть мои поцелуи — по нескольку раз в день, на лету, как коршун выхватывает цыплят. Миг — и он стремительно пикировал, ухватывая момент, когда отец отвернется, на несколько долгих мгновений приникал к вздрогнувшим губам, к шее, к груди... Я поражалась его нахальству, смелости, он рисковал напропалую, но мы ни разу не попались. Потом началась игра крупнее. Ингренс начал выхватывать меня буквально из-под носа отца всю целиком. Мама подыгрывала нам, выступая понимающим молчаливым союзником.

— Я останусь, — говорила она отцу, который временно покидал свой караул, затем демонстративно отворачивалась и... Мы пользовались положением по-разному. Порой это были невинные поцелуи, настолько трепетно-нежные, что мне казалось, будто я вижу сон и сплю, так неправдоподобно-сильно отзывалось счастье. Порой на мне по-мещански грубо задирали юбку и заваливали прямо в коридоре. Без изысков, без ласк, буквально на несколько минут.

— Ты сошел с ума, — пищала я, пытаясь отбиться.

— Учитесь, леди... — по-королевски вежливо сообщали красивые губы, а бедра — контрастно и хулигански нагло — толкались вперед.

Юбка мялась, швы ползли, на бедрах оставались синяки, садняще ныла натертая кожа, и у этого тоже был привкус счастья. В такие минуты я не понимала, как жила до того. Я существовала как камень? Я ведь ничего не ощущала! В мареве романтико-эротического безумия, было не до обретения когтей, не до чего. Как можно искать хорошего от совершенного? Какую ещё истину пытаться обрести, что выяснять? О чем думать, кроме следущей украденной встречи или мгновения?