Книга Пшеничная вдова, страница 116 – Данила Скит, Сумеречная грёза

Небо проткнули клинки, открылись глотки и заревели той самой ненавистью, которая была так нужна Реборну. Неистовый вой ветра достиг пика, оглушая и раскалывая голову, словно орех. Исбэль казалось, этот вой разбивал ее сердце. Кричащие в неистовстве северяне сделали ее ноги слабыми. Ветер глушил их крики, уносил слова, но она чувствовала их своим нутром. Птичьи пальчики хватались за Герду, которая была не менее испугана, чем она. Юстас уже запрягал коней, служанки попрятались в телеги.

Ленивый прилив лениво ласкал тушу молодого кита, морская соль разбавляла кровавый вкус пенистых красных волн. Вокруг столпились собаки, выпрашивая мясо у хозяев. Некоторых особо упорных псин пинали в бока и те отлетали с визгом, но почти сразу же подбегали снова и тогда им доставался кусок жира и, если повезет, лоскут свежей китовой плоти.

Наверху заволновались и заржали кони. Эрбейен прислушался. Чертова арка выла так, будто ее имели сразу дюжина его собратьев. Кони всегда вставали на дыбы, когда ветер проходил под скалами. Эрбейен сидел у деревянных шалашей, сглаживая шипастые листы ножичком. Подошвы кожаных сапог уперлись во влажный песок – он не отказался бы сейчас от сочной девчонки – дурман-трава вызывала пожар чресел. Жнец выдал несколько листов каждому, и последующие три дня Эрбейен проведет в мечтах об Алчущих Жрицах.

«Надо бы поговорить с главным орвалом, может, и отпустит на пару ночей от храма», – Эрбейен был настроен воодушевленно. Наверняка, он и сам сейчас присматривает кого-нибудь из строителей, чтобы опустошить отяжелевшие кожаные мешки. Но те, все как один, были неказисты и малопривлекательны. После Алчущих все казались такими. Эрбейен раскусил лист, вдыхая уже поднадоевший запах фиолетового дыма, похожий на подпаленный конский навоз. В какой-то степени это было действительно так: в остролистую кубель подмешивали солому, конские испражнения и сок огненного плюща, а потом все подпаливали. Зачем это было угодно Безумному, Эрбейен не совсем понимал, но ответа никогда не искал: капризы богов он предпочитал не обдумывать. Зубы выдавили жгучую вязкость из мясистого листа дурман-травы. К закату его улыбка исчезнет, будто во рту у него поселилась ночь – инаркх уже почувствовал, как тугой сок окрашивает его зубы в темно-фиолетовый. По венам потекла свежесть. Это случалось каждый раз, когда он делал первый глоток дурман-травы. Рука сама нащупала холодную сталь клинка – нужно было отрезать что-нибудь от чего-нибудь, Эрбейен хотел, чтобы плоть отошла от плоти. Он чувствовал себя исполином, который мог войти в море и пересечь его, даже не замочив конца в штанах.

– Наконец-то, – проворчал кто-то над ухом, глядя на теряющийся в дыму пригорок. Спускались две телеги – одна за другой. Каменотесы уже давно задерживались, отчего орвал начинал выходить из себя. Сегодня точно кому-то из них не повезет – понял Эрбейен.

Дым зашел в глотку. Инаркх закашлялся. Что за дрянь?

– Эй! Что за дрянь?! – будто прочитал его мысли орвал Сайек – не менее большой и непривлекательный, как и строители, на которых он засматривался. Смуглая кожа его любила жар пустыни, и он все время жаловался, что на чужих берегах она белеет и становится нежной, как у девчонки. Иракхи любили топоры больше, чем сабли. У себя в песках они носили шелковые юбки по колено, прикрывающие все что надо только слегка, высокие кожаные сапоги, защищающие от раскаленной пустынной сковороды и огромные кудрявые шевелюры, заменяющие им головные уборы. Доспехов они не носили, только кольчуги – медленная кровь давала быстро заживать ранам, а в пустыне к латам не располагала привычка. В Теллостосе, известном своей теплой гостеприимностью, им приходилось носить шкуры и шерстяные штаны, чтобы хоть как-то согреться. Сайек не понимал, как его братья отважились отправиться к Глаэкор – сплошную глыбу льда. От этих мыслей у него сморщивалась кожа в местах сокровенных, он бы точно там не остался. Но Теллостос ему нравился – здесь всегда было что покидать в желудок и во что засунуть пылающий конец после дурман-травы.