Книга Пшеничная вдова, страница 121 – Данила Скит, Сумеречная грёза

Взошел глас к небу – Мудрый Бог ответил своим братьям и сестрам, что не желает возвращаться на землю и остается среди людей. С тех пор Мудрый стал Отверженным, так он и ходит по миру среди людей, рождаясь, старея и умирая, и рождаясь вновь. Кузнец, пекарь и плотник – звезда, живущая на земле. Сердце червонного жеребца, отданное миру. Бог, которого нет. Не все помнили, что сердце дюжины когда-то полыхало красным огнем.

Прежнее единство больше не посетило Богов, Небесный Воин навсегда возненавидел Безумного за то, что тот поселил раздор в хранимых им небесах. Он бы навечно заключил его в темницу, но другие Боги уговорили Воина выпускать Безумного из клети по циклам небес, дабы он вздохнул глотком свободы. Так в глазах жеребца, временами, вспыхивает зеленый огонь безумия и на небе вновь светят одиннадцать звезд. Но новое мерцание, и Безумный вновь исчезает – Воин стойко бдит его вечное наказание, навешивая замки на нерушимую темницу. И так продолжается испокон веков.

– Призраки… – Турун Хардрок стоял поодаль, сжимая в раках меч. Даже в пылу битвы северяне знали: к нему лучше не приближаться. Лекарь стоял рядом с заснувшими лошадьми, привязанными у скалы. Те запрокинули морды, повиснув на жестких веревках, крупы их нервно подергивались от беспокойных снов. Хардрок зорко зрел, когда его замечает враг и держит путь в его сторону. По обыкновению, в этот момент инаркх заносил над головой топор, а лекарь произносил слова: – Призраки… Они пляшут вокруг тебя. Они наполнены злостью.

Взгляд инаркха превращался в дымчатый, он начинал зреть призраков, погружаясь в тревожное забытье. Топор выскальзывал из рук, некоторые падали на песок. Турун Храдрок подходил к врагу и резал ему глотку, аккуратно, как и полагается лекарю. От его разрезов кровь вытекала быстрее и не требовалась вопиющая грубость вояк за его спиной, претившая жалостливому сердцу серого северянина. Но иногда он все же отрубал голову, чтоб наверняка.

Раздался оглушительный вой. Две собаки, оказавшиеся умнее остальных, забились под корягу рядом с прибрежным булыжником. У псин застыла кровь в жилах ровно так же, как и у их хозяев. Размером они были не меньше Лютого, но им не доставало его задора. Пес, казалось, совсем не чувствовал боли, когда от него оторвали кусок шерсти на боку вместе с куском кожи, он прижал лапой обидчика к песку и вырвал ему глотку. Вокруг него лежало восемь псин с переломанными шеями, с клыков Лютого капала кровь. Глаза его превратились в черные бусины и блестели как смола на солнце. Обманчивое спокойствие породы берсерка, наконец, сбросило будничные одежды. Запах крови и смерти пьянили его звериный разум, Лютый лениво протрусил сквозь черный дым, разбрызгивая кровь с клыков. Жадный до битвы взгляд шарил в поисках новой жертвы. В глотке свербило, он жаждал только одного – крови.

В нос ударил запах сырости. Липкие сумерки, жившие между мокрых мраморных стен, окутали вошедших внутрь рыцарей. Освещения не было, облегчение глазам дарили только лучи вечернего солнца через дырявый купол. Тот совсем не останавливал ни дождь, ни снег, ни высокие волны, ни птичий помет. Запах сырости смешивался с замшелым запахом мха, который рос тут повсюду: на стенах, полуобтесанных колоннах и полу. Все в этом храме было не так, все не по правилам. Не было высоких статуй, приятных благовоний, золота и сочного плюща. Не было яркого солнца, бьющего в арочные окна. Оранжевых факелов и пылающих алтарей, высушивающих воздух до приятной теплоты. Здесь царила густая опиумная темнота и хаос. Из серого мрамора выскакивали лица хаоса. Их было много и все они были разные. Вот лань, раскрывшая большеноздрую челюсть и вылупившая в ужасе один глаз, вот лев, гордый и яростный, но почему-то без гривы, вот лицо, с одной стороны дева, с другой – старуха. У Безумного Бога было много лиц, но ни одного полноценного. Все они были разделены надвое – прекрасное и уродливое, должное и искаженное. Словно лица эти были украдены и намеренно испорчены. Молчаливое безумие не имело краев. Лики выпрыгивали из колонн, стен, потолка и даже пола. Как призраки, вытягивающие свои шеи в надежде освободиться от тисков стен. О такой призрак споткнулся один из рыцарей, не забыв помянуть матушку.