Книга По щучьему велению, по Тьмы дозволению, страница 82 – Евгения Преображенская

Оборотница чаще злилась и пресекала подобные разговоры. Но иногда глядела на отца и удивлялась тому чувству, которое просыпалось у неё внутри. Колдунье всё чаще приходилось напоминать себе, кто этот человек — негодяй, погубивший матушку!

В последние дни перед Солнцеворотом во дворце повсюду зажигали множество ламп. Но чем больше света полыхало в коридорах, тем мрачнее и насыщеннее становились тени в углах и закоулках. И тем смелее делались иные обитатели царского терема, живущие в этих тенях.

Неясные, почти неразличимые шепотки носились по дворцу, передавая друг другу вести о деяниях захватчицы. Они рассказывали о душах юношей, которых погубила Лучия, чтобы вести жизнь вдали от речных вод. О родительнице её, что разрушила семью царскую и стала виновницей гибели царицы.

Лучия ничего не могла с этим поделать! Не другом была она здешним духам и домовым, чтобы поведать всю правду о матери. Не подчинялись они её чарам и не признавали повелительницей. Не была она своей ни людям, ни нечисти, всюду ощущала себя чужой.

В день великого праздника со столицы и самого дворца будто опала пелена тишины. И людская, и тайная жизнь забурлили с новой силой. Каждый по-своему радовался рождению нового солнца: кто веселился от души, плясал и пировал, а кто иначе…

После сытного ужина на площади перед дворцом возвели высокий костёр. Лучия помнила, что такие же костры жгли и в деревнях. В этом кривхайнцы не сильно отличались друг от друга: что цари, что крестьяне.

Вельможи и советники, их семьи, сам царь и, конечно же, Емеля образовали шумный хоровод. Артисты показывали для них представления, пели и плясали, завлекая в танцы всех, кто попадался под руку.

Лучия всё это время держалась в стороне, с презрением взирая на утомительную, бестолковую суету. Она недолюбливала пламя. Милее ей была речная водица, пусть даже покрытая корочкой зимнего льда.

Многое бы отдала сейчас речная оборотница, чтобы оказаться в родной стихии, хоть на миг коснуться текучей воды. Но это было не её время, не её праздник. Подруги прежней жизни — русалки, омутницы и духи любимой стихии — зимой дремали, как полагается жизни волшебной подводной.

В праздник рождения новой радости и света Лучия была одна. И она была нежеланна, нелюбима здесь. Даже добрый Емеля в последние дни избегал её ласк, да и общества. Не пользовался юноша дарами Лучии, не произносил волшебных слов.

Кажется, ослабли не её чары, но вера Емели в волшебную щуку. Теряла силу и её вера в себя. Чужды были Лучии роскошь и богатства дворца. Пугали её доброта родного отца и собственные чувства.

И всё чаще перебегала дорогу девушке чёрная кошка со странной угольно-матовой шерстью, от которой не отражался ни единый луч света.

«Твоя обожаемая Несмеяна не вернётся, — мысленно зашипела на неё Лучия, увидев подле себя. — Я теперь здесь хозяйка… Слышишь? Я! Убирайся, лярва!»

Кошка в ответ издала шелестящий звук. То ли складки шёлка полоснули по плитам, то ли рассмеялся кто.

«Ты здесь царевна и хозяйка, — прозвучало в этом смехе. — Но твоя злоба и печаль умножают мои силы…»

Считается, что в дни больших праздников солнечного колеса истончаются границы между царствами духов и плотных созданий: альвов и людей. Но в мире, где эта грань всегда была непрочной, тонкие и земные царства вовсе сливались, перемешивались.