Онлайн книга «Знамение змиево»
|
– Слушай! – шепнул Вояте Сбыня. – Про то самое. Воята стал вслушиваться. Овсей пел высоким, немного дребезжащим голосом, но умело и уверенно. К началу песни парни опоздали, и Воята уловил только суть: некий старец долго шёл через леса, вышел на берег озера, а здесь увидел, как к берегу подходит золотая ладья. Овсей пел каждую строку на один и тот же лад, но повторял дважды, так что слушатели могли всё разобрать и как следует увидеть то, о чём поётся. Певец растягивал слоги и ставил ударения так, как ему было удобнее, и лишь в середине каждой строки делал одинаковую заминку. Как вошёл старец в золотую лодью, Ангелы пред ним пели песнь сладку. Вот узрел старец город золотой, Город воссиял ярче солнышка. Там ограда одна – вся железная. Там ограда друга – она медная. Там ограда третья – красна золота. На заход течёт река, река винная. На восход течёт река мёду сладкого. На полночь течёт река – вся елейная. На полдень течёт река – вся молочная. Как вошёл во град честный старец. Там цветы цвели многоцветныя, Там плоды росли всеразличныя, На ветвях сидят птицы дивныя. Золото перо – всё багряное, А другое перо – как зелена мурава, А как третье перо – как лазорев цвет, А иное перо – бело будто снег. Уж как пели они песни сладкие, На земле таких не слыхал никто. А все в городе том старцу радовались, Выходили к нему отцы мудрыя, Выходили к нему девы красныя, Выходили к нему жены добрые. Как брали они его под белы руки, Как вели они его во палаты… Дальше рассказывалось, как старца угощали, укладывали отдыхать, а на прощание просили: Ты, Панфирий-свет, моли Бога за нас, Мы не веруем во поганого Смока, А мы веруем одно – в Бога Господа, А мы веруем друго – в Богородицу, Ещё веруем третьё – в Святу Троицу. Как он начал молить Бога Господа, Он Бога молил ровно сто годов, Он-то Бога молил да ещё сто лет. Он-то будет молить да ещё сто лет. А как примет Бог ту молитву его, Так исторгнется град из глубокой воды, Воссияет тот град ярче солнышка. Так вот оно про что! Это тоже была повесть о старце Панфирии, о том, как он сам побывал в утонувшем граде Великославле. Воята внимательно дослушал песнь до конца, надеясь узнать что-то новое, но нет: в ней была лишь надежда, что когда-нибудь Бог ответит на усердные молитвы старца. Воята не сводил глаз с лица Овсея, пытаясь понять: насколько тот сам верит в то, о чём поёт? Тот пел так, как научился когда-то от своего отца или деда, и непохоже, чтобы тайна Панфириевой Псалтири была ему известна. Та Псалтирь исчезла из Сумежья более двадцати лет назад; не так уж давно, чтобы перемерли все, кто мог видеть её раньше, при отце Ероне. Неужели, зная, что книга написана по-гречески, никто здесь в неё даже не заглядывал? Насколько грамотен был отец Ерон? Судя по торжественному спокойствию, с каким сумежане слушали Овсея – словно исполняли важный обряд, – это сказание пелось на Никольщины каждую зиму. Они не ждали услышать ничего нового, но на лицах их Воята видел сдержанную гордость сопричастности тайне и ощущение важности этого знания. Когда Овсей закончил, все ещё посидели за столом, потолковали о чём-то, но довольно скоро стали расходиться, с поклонами благодаря. – Поди к деду, – шепнул Вояте Сбыня. – Просись с ними пойти. – Куда пойти? – Ну, туда! На озеро же! – Зачем? – Там увидишь. Если ещё возьмут тебя. Они молодых никого не берут. Только таким можно, у кого внуки есть. Но ты попробуй – ты всё же в славе… |