Онлайн книга «Знамение змиево»
|
– Дитя малое знает – эти бесы пищу людскую едят и очень даже уважают. А кто хлеб ест, в том душа живёт, – уверенно подтвердила баба Параскева. – Так их и крестить, выходит, можно! Оттого старец Панфирий и сидел возле озера сто лет, что ждал… «Может, старец Панфирий ещё триста лет должен Бога молить, чтобы Бог их простил», – вспомнилось, что говорил об этом отец Касьян. Может, и триста. А может, срок уже выходит, но вместо Панфирия другой кто-то должен помочь? «Опять царём Александром себя вообразил!» – с досадой подумал Воята и опустил глаза к Псалтири, открытой перед ним на столе. И тихо прочёл вслух с самого низа страницы, под частью «Аз есмь» со словами Христа: – «Да будем работниками Ему, а не идольскому служению. От идольского обмана отвращаюсь. Да не изберём пути погибели. Всех людей избавителя Иисуса Христа, над всеми людьми приявшего суд, идольский обман разбившего и на земле святое Свое имя украсившего, достойны да будем…»[45] Ни в одной из священных книг Воята не видел таких слов, ни в одной проповеди не слышал. В этих строках жил голос самого старца Путяты-Панфирия – доносился из той солнечной страны, где земля встречается с небом и располагается рай. К кому он обращал своё «Достойны да будем»? К жителям утонувшего города? Ко всем, кто последует за ним? Воята осторожно перевернул ветхие листы и опустил тяжёлую крышку с крестом, закрывая книгу. «Аз есмь путь», – сказал Господь. Чувство неодолимой стены, вынесенное из беседы с отцом Ефросином, рассеялось. И хотя Воята пока не видел, где выход на этот путь, одно он знал твёрдо: нужно идти. * * * Только через день Воята собрался с духом по-настоящему почитать Панфириеву Псалтирь. Вымыв руки, перекрестясь, перевернул несколько первых, уже знакомых ему листов, посмотрел на изображение царя Давида с гуслями в руках, потом на первый псалом. Страница была разрисована наподобие входа в храм: два столпа, покрытых яркими цветными узорами, над ними как бы купол, расписанный красным, золотым, другими цветами, не хуже чем купол самой Софии Новгородской. Потом Воята перевёл взгляд на надписи. Крест золотом в начале – это понятно. Далее… Он скользнул глазами по строчкам, отыскивая с семи лет знакомое «Блажен муж, иже не иде…». Но буквы совсем другие! «Макариос анер ос у…» До него дошло. Издав вопль, нечто среднее между смехом и рыданием, Воята откинулся на скамье и захохотал. – Да что с тобою? Матушка Пресвятая Богородица! – Баба Параскева подбежала и стала метаться вокруг, не зная, чем помочь. – Захворал ты, что ли? – Это… по… Воята мотал головой, не в силах говорить, сам не зная, плачет от разочарования или смеётся над ним. Перепуганная баба Параскева вытянула кочергой из печи уголёк, смахнула в ковш с водой, потом набрала в рот этой воды и щедро спрыснула парня. Помогло: он поднял голову, продолжая хохотать, а на глазах заблестели слёзы. – Пса… Псалтирь… гре… греческая! – с трудом выговорил он. Напившись из ковша с угольком, вытерев рукавом глаза, Воята почти упокоился и только крутил головой. Панфириева Псалтирь оказалась греческой! Ничего дивного для книги, привезённой двести лет назад из Корсуни. – Как же они её читали? – допытывался он у бабы Параскевы. – Неужто былые попы сумежские столь были мудры, что по-гречески разумели? Отец Ерон, бедолага, кто там прежде него был? |