Онлайн книга «Знамение змиево»
|
– Отец Кронид, – стала припоминать баба Параскева. – А прежде него отец Пеон… вроде отец Феогний… или Феогност, это уж я не помню. – Они разумели по-гречески? – спросил Воята с таким выражением, будто спрашивал, умели ли они летать. Откуда здесь, в Сумежье, таким умельцам взяться? В Новгороде-то по-гречески не всякий протопоп в соборе знает. Сам он выучился, на спор с братом Кириком, по-гречески читать, но языка не знал и прочитанного не понимал. Не могли иереи сумежские читать по-гречески. Значит, если и держали Псалтирь в церкви, то только ради уважения к святой книге, а псалмы пели по памяти. Воята осторожно погладил крышку. Знал ли по-гречески сам старец Панфирий или просто не сыскал себе другой книги – писанной по-славянски? Значит, те надписи, что сделал он сам, и есть единственные в книге записи на славянском языке. Воята ещё раз осмотрел эту страницу. Если приглядеться, то видно, что раньше там были иные речи записаны, а потом соскоблены. Сам ли Панфирий освободил место для записи того, что лежало на душе, или получил книгу в таком виде из какой-то корсуньской церкви? Уж не узнать. Но мать Агния прочла начало первого псалма! Или она так над ним подшутила? Воята вспомнил, как она посмотрела на него при этом – глаза её улыбались. Потому и отдала дорогую книгу так легко – знала, что в Усть-Хвойском монастыре её читать некому? – Но что же это выходит, – Воята снова посмотрел на бабу Параскеву, – тот бес, что за книгой приходил, по-гречески читает? – Бес? – Та широко раскрыла глаза. – Читает? По-гречески? Это что же – греческий бес? – Вель… Вельзаул… – припомнил Воята имя беса, что явился к святому Никите в ангельском облике. – Дело-то было в Греческом царстве где-то, стало быть, и бес там греческий. – Бесу-то греческому зачем эта книга – не будет же сам псалмы распевать! Вояте этот оборот, впрочем, восхищаться Псалтирью не мешал. Зная всё наизусть, он мог просто любоваться красивым письмом, яркими росписями страниц, золотыми буквицами, а слова текли в памяти сами собой. Может, и не отдавать её отцу Касьяну? Он-то уж точно ни одной греческой буквы отродясь не видал, что ему в ней? Но эти мысли были внушены уж верно каким-то мелким бесом, и Воята гнал их прочь. Хотя расставаться с книгой было так жалко, будто это была царевна, спасённая им от Кощея в густом лесу. Такая же красивая, вся в золоте… * * * Отец Касьян вернулся на три дня позже Вояты, ещё более хмурый и неразговорчивый, чем обычно. Докучать ему рассказом о своих приключениях Воята не стал, только показал, где лежит привезённое из Иномеля, и на этом отец Касьян кивком его отпустил. Обмолвился, что в Навях захворал – видно, простыл по дороге через поля, – и пришлось отлежаться. Но и сейчас он ещё был не в полном здравии, и старая Ираида прихромала к бабе Параскеве за какими-то особыми целебными травками. Воята, парень здоровый, сам в зельях и кореньях не нуждался, но не раз видел, как к его хозяйке с той же целью прибегают и другие сумежские бабы. Успеется ещё рассказать про Псалтирь, утешал себя Воята, когда отец Касьян поправится. Близились Никольщины, давая о себе знать необычной суетой хозяек, молодёжи и даже мужиков. Как рассказала баба Параскева, зимние Николины дни в этом краю считают главным праздником, даже более почитаемым, чем Рождество Христово. Мужики и бабы сновали из одной избы в другу, обсуждая будущее пиршество. По обычаю, на Николины дни справляли братчины и резали бычка, совместно для этого выкормленного – летом он ходил со стадом, а сейчас стоял в хлеву у старосты Арсентия. Заранее по дворам был собран ячмень и сварено пиво, ждавшее своего часа в погребах. |