Книга Вдова на выданье, страница 113 – Даниэль Брэйн

Псой расспрашивал про детскую площадку, но я была так вымотана, что обещала завтра вечером наведаться и рассказать.

Купцы уехали. На столик свалили выручку. Я грызла костяшки пальцев, Мирон сосредоточенно считал. От монет и купюр в глазах рябило, а звон в ушах стоял, наверное, от усталости.

— Ну, матушка, здесь как есть сто пятьдесят целковых прям-таки без малого, — объявил Мирон, и я еле удержалась на ногах. — Это что, как вы говорите, «на вынос»…

Я сдавленно пробормотала, сама не поняла что.

— А то, что с зала, я наперед посчитал, сложил все, ровненько двести два целковых. Так, матушка Олимпиада Львовна, вы учтите, что от запасов не осталось ничего, все, что сготовили сегодня, уже и подали, — деловито продолжал Мирон. — Дома пересчитаете, барыня, а я отпишу, чего да столько купить надобно, чтобы к обеду зал открыть. Ольвию, барыня, больно хорошо господа кушали, вот бы еще завтра нарезать ту ольвию.

— Оливье, — поправила я сипло и села.

Даже за вычетом стоимости продуктов, жалованья персонала и нескольких испорченных скатертей прибыль — двести процентов. Это начало, пока я отобью потраченные тысячи, пройдет не один год. Но я же знаю, что все правильно.

Меня шатало от утомления и напряжения. Домой мы возвращались под полночь, и я впервые видела город темным, живым, ненормально таинственным, в эти тайны совсем не хотелось влезать, лучше было как можно скорее скрыться за дверью, запереть ее на засов, закрыть окна крепкими ставнями. Размеренно цокали копыта, поскрипывала коляска, и из темноты я ловила то смешок, то приглушенный стон, то чей-то вопль, то меня оглушал свисток городового.

Честный люд ушел на покой, во мраке просыпалась местная мафия. Кого найдут мертвым утром, кто до нового дня не доживет? Не я, чур меня, я в домике.

Парашка долго не открывала — вероятно, спала с детьми и опасалась их разбудить. Наконец я услышала, как движется в пазах засов, и на пороге предстал Евграф, одетый, хотя и сонный. Это был очень, очень паршивый знак.

— Что случилось? — выдохнула я, и пот заструился по спине, обжигая. — Дети?..

— Спят, барыня, — ответил Евграф, но настороженность его от меня не укрылась. Он отступил, я прошла в квартиру, в гостиной горел свет, что тоже мне не понравилось. Прислуга боялась электричества, и когда меня не было дома, жгли свечи. Обычно, но не сейчас.

Я шепнула Мирону самому пересчитать выручку, и он ушел в кухню, звеня мешком, а Евграф застыл, вытянув шею, и удивленно смотрел ему вслед. В квартире стоял странный запах… Неясный, но знакомый. Не слышно было ни шагов, ни голосов. Я закусила губу и пошла в гостиную, и казалось, что кто-то исступленно и отчаянно кричит мне «Стой!».

Крик преследовал меня, когда я смотрела на нее, не представляющую опасности. Ростом чуть выше меня, возрастом таким же, одетая в серое закрытое свободное платье. Худенькая она была настолько, что я завистливо задержала взгляд на широком тканом поясе. Во-первых, я отъелась, во-вторых, талия у Олимпиады от рождения была не тонка.

Это от нее пахло смесью лаванды и мяты, в моем прежнем мире в последние годы стали популярны такие духи. Кто ты, откуда пришла, кто тебя, черт возьми, пустил в мой дом?

— Липа, — разлепила гостья бледные губы и встала. Руки у нее были натруженные, словно работала она с утра до ночи и пуще, чем прежде я. — Липонька, я поздно к тебе пришла. Липонька, я…