Книга Мечты о свободе, страница 94 – Келли Сент-Клэр

Оландон ахает. Аквин рассеянно хватается за грудь, на его лице отражается ужас.

То, что я сделала, редко происходит. Именно поэтому решение дать разрешение на использование своего сокращённого имени — это решение, на которое у многих уходят годы. Когда оно дано, его редко берут обратно. Потому что взять его обратно — значит признать, что ты принял неправильное решение. Для Солати это позор, подобного которому нет.

Вот как сильно я переживаю предательство отца. Уходя с поляны, я не вытираю слёзы. Внутри я пятилетний ребёнок с разбитым сердцем, прижимающий к себе любимую игрушку и плачущий о родителях. Мне всё равно, куда они заберут Хейса. Или Аквина. Мне всё равно, что они сделают. Брумы уступают мне дорогу, не отводя взглядов.

Это лишь усугубляет моё унижение.

Я ухожу.

И я бегу.

И я бегу.

Я бегу, пока, обессилев, не спотыкаюсь и не сворачиваюсь в клубок на лесной подстилке. И мне нет дела до того, что мне нужно беспокоиться о народе. Голова и сердце не могут примириться с тем, что произошло, и я виню себя за то, что не заметила признаков предательства Аквина задолго до этого.

Но чтобы искать признаки предательства, нужно сначала допустить мысль о том, что этот человек может предать тебя.

А мне такая мысль не приходила в голову.

* * *

Я прихожу в себя, открываю опухшие глаза, когда меня поднимают.

— На протяжении часов я шёл по твоим следам, — говорит Оландон.

Из глаза убегает предательская слеза: наверняка их уже не осталось. Аквин не заслужил ни одной из них.

— Где мы? — произношу я после нескольких попыток.

Холодный и хриплый звук. Идеальное отражение того, что я ощущаю внутри.

Он приседает, держа меня на руках.

— Недалеко от кромки леса, — шепчет он. — Нам нужно быть осторожными. Тебе не следовало бежать в эту сторону.

Я ничего не говорю. Я выжата.

Повисает короткое молчание.

— Но я понимаю, почему ты это сделала. И… Мне очень жаль, Лина, — его голос надламывается.

Эта новость подействовала на него так же сильно. Ведь, в конце концов, ни у кого из нас не было отца.

— Мне тоже жаль, Ландон.

Впервые с тех пор, как мы покинули Осолис, мы с Оландоном без стыда плачем друг у друга на плечах. Его тело сотрясается от эмоций, как и моё. Если рядом окажется кто-нибудь из людей моей матери, нам конец, потому что мы не в состоянии защитить себя, и наши сердца слишком разбиты, чтобы заботиться об этом.

— Лина, я понимаю, что ты чувствуешь, — колеблясь, говорит он. — И я надеюсь, ты знаешь, что я никогда бы так не поступил с тобой. Никогда не поступал и никогда не поступлю.

Я хочу сказать, что любой может так поступить, но какая-то оберегаемая часть меня знает, что если я откажусь от своей веры в людей, то мне действительно не поздоровится. Именно вера в людей не даёт мне стать похожей на Хейса. Или на мою мать.

Я крепко обнимаю своего младшего брата.

— И я никогда не предам тебя. Кто бы ни использовал нас, кто бы ни лгал нам, кто бы ни пытался причинить нам боль, мы всегда будем друг у друга. Я никогда не причиню тебе вреда, братишка. Это противоречит всем моим принципам.

С его глаз срываются новые слёзы.

— А я тебе.

Когда нам больно, мы отступаем к фундаментальным истинам нашей жизни. Мы возвращаемся к тому, в чём уверены, чтобы зализать раны и исцелиться. Оландон — это моя фундаментальная истина.