Книга Соль и волшебный кристалл, страница 39 – Эбби-Линн Норр

Я любила ночные звуки Балтики, нежное покачивание валов, удары прибоя о камни, глухой шум воды, которая проникала между ними, а потом отступала обратно в море.

Как-то раз стоя вечером на мысе, я в очередной раз думала про маму. Где она? Далеко ли забралась за то время, что прошло с ее ухода? Стала ли счастливее? Конечно, стала. Она же свободна. Теперь живет так, как хотела с самого моего рождения. Чем она занимается? Думает ли обо мне, или уже так далеко уплыла и настолько привыкла к соленой воде, что я стала слабым воспоминанием? Забудет ли она меня совсем? Может, я когда-нибудь стану запечатанным конвертом из прошлого, который будет скрыт даже от нее самой?

Волны набегали на берег, набирая скорость и будто негромко окликая меня. Голоса их звучали крещендо, взмывали ввысь, а потом снова угасали. Это были мрачные, меланхоличные, призрачные звуки. Я еще никогда не слышала, чтобы океан или любой другой водоем издавал нечто подобное. Эти звуки завладели мною, и какое-то время я так там и стояла, больше ни о чем не думая, а только слушая эту странную печальную песню.

Когда я пришла в себя, мое лицо и воротник пальто были влажными. Я судорожно вздохнула и послала маме полные любви мысли, неважно, где бы она ни была, что бы она ни делала.

Тут я услышала за спиной шаги и обернулась.

На фоне огней береговой линии неподвижные тонкие силуэты двух людей казались черными вырезными картинками.

Я встрепенулась, но тут же расслабилась, увидев, что одна из этих фигур всхлипнула и поднесла к лицу что-то белое – платок, как я догадалась.

Подойдя ближе, я разглядела их лица и с удивлением поняла, что это Адальберт и Фина.

– Никогда не слышала ничего прекраснее, – сказала Фина.

Тут я осознала, что она плачет.

Адальберт обнял ее за плечи.

– Не сердись, пожалуйста, Тарга, мы просто беспокоились за тебя с отъезда Майры. Мы гуляли и увидели тебя, рискнули подойти. – Он поколебался. – Не хотели нарушать твое уединение, но… пение потрясающее.

– Пение?

Я собралась было возразить и тут вдруг все поняла. Ощущение, распиравшее мне горло, только-только начало угасать. Я сама не осознавала, что пою. Пою русалочьим голосом.

Я не знала, что сказать.

– Я никогда ничего подобного не слышала, – произнесла Фина, а Адальберт кивнул. – У тебя настоящий дар. Тебе стоит выступать. Даже статуя растрогалась бы. Пока я тебя слушала, мне казалось, что я никогда уже не буду счастливой.

Адальберт снова кивнул.

– Удивительно, но, надеюсь, ты не обидишься, если я скажу, что, когда ты закончила, мне стало легче. Я словно не мог пошевелиться, пока ты не допела, твой голос будто держал меня в плену.

Наконец я просто ответила:

– Простите, я думала, что я тут одна.

Фина покачала головой.

– Не стоит извиняться, что у тебя такой талант.

Я согласилась пойти с ними обратно в особняк, но слишком глубоко погрузилась в свои мысли, чтобы вести какую-то беседу. То есть я пела, сама того не понимая? Это просто признак горя или дело в чем-то другом? Кажется, я стала чуть лучше понимать свою русалочью личность. Когда мне было очень грустно, я пела самой себе или океану. Я не знала точно, кому именно, потому что я вообще не знала, что пела. Оставалось надеяться, что Адальберт и Фина не пострадали. Вряд ли, конечно, – я ничего не говорила, не приказывала, не стирала воспоминаний. Наверняка пение безвредно, это просто часть процесса горевания. Интересно, пела ли мама океану после папиной смерти?