Книга Соль и тайны морской бездны, страница 10 – Эбби-Линн Норр

Я вскинула руки и обняла Антони. В этот миг от противоречивых и противоречащих здравому смыслу чувств – ревности, неуверенности и неловкости – не осталось и следа.

– Ты не должен чувствовать себя глупо. Ты просто реагировал как любой другой человек, которого потчуют подобной историей. Мир не знает о нашем существовании.

– Ну, кое-кто в Варшаве знает. Иначе с чего бы все эти художники стали изображать Луси – настоящую живую русалку – на своих гербах и в своих парках?

Я отпустила Антони и отступила назад.

– Если хочешь, мы можем спросить у нее об этом, когда она появится.

– Я люблю тебя, – вдруг сказал он.

– Я знаю.

Мы молча прошли через двор и быстро зашли в дом, чтобы сообщить остальным о прибытии очень важной гостьи.

По мере приближения рокот мотоцикла, напоминающий ворчание бесцеремонно разбуженного великана, становился громче.

В открытых воротах особняка Новаков показалась стройная мотоциклистка на старинного вида байке, и я встала со ступеней крыльца. За моей спиной открылась дверь, и из дома вышла мама. Она спустилась по ступеням, и мы вместе сошли на подъездную дорожку, где тем временем остановился мотоцикл.

Луси откинула подножку и поставила свой байк.

Время остановилось, пока она просто смотрела на нас с мамой в упор, а мы таращились на нее.

Разглядеть ее лицо, пока его скрывал блестящий сине-зеленый шлем с черным визором, представлялось невозможным. Одета в темно-коричневый кожаный костюм: облегающую короткую мотокуртку и штаны. Ботинки на шнуровке доходят до середины голеней. На руках мягкие, изрядно поношенные черные кожаные перчатки. Первым делом Луси стянула их, явив нам длинные пальцы с острыми ногтями и бледную, как у меня, кожу. Руки метнулись к ремешку шлема, застегнутому под подбородком чуть сбоку. Расстегнув замок, она обеими руками взялась за шлем и сняла его с головы.

Из-под шлема показались светлые волосы, но не рассыпались каскадом, поскольку были неровно подстрижены чуть ниже мочки уха. Волосы либо порядком спутались за время долгого путешествия, либо она сама неровно откромсала их тупыми ножницами. Цвет ее волос был пшеничным, но, когда на них падали лучи проглядывающего из-за деревьев солнца, они отливали скорее серебром, чем золотом. А вот черты ее лица – из-за солнца и порожденных им теней – мне никак не удавалось рассмотреть. Луси слезла с мотоцикла и, повернувшись к нам спиной, аккуратно пристроила шлем на руле. Потом она провела растопыренными пальцами по волосам, словно переводя дух, и повернулась к нам лицом.

Я наконец смогла хорошенько разглядеть самую старую из всех известных мне сирен, возможно, старейшую в мире.

Вид у нее был не очень-то радостный.

Посреди лба сходились две прямые черточки бровей, пристальный взгляд был направлен на нас. Глаза Луси, зеленые, как изумруды, источали холод. Она расстегнула молнию на куртке, я заметила, как у нее под рукой блеснул металл, и глянула на маму, но спросить, видела ли она то же самое, не успела, поскольку Луси уже подошла ближе.

Она оказалась выше нас, стройной, длинноногой и довольно широкоплечей для женщины. Кожаные штаны обтягивали мощные бедра. Лицо ее было, бесспорно, красиво, но что-то в нем порождало желание отвести взгляд. Я этого не сделала, но пришлось приложить усилие. Кожа Луси напоминала отполированный мрамор и, наверное, оказалась бы холодной и твердой на ощупь, рискни я до нее дотронуться. Кроме прямого шрамика на верхней губе и еще одного на шее, ее кожа была гладкой, без изъяна, матовой и чистой. Однако взгляд выдавал в ней долгожительницу.