Книга Рожденная эфиром, страница 89 – Эбби-Линн Норр

Послышавшийся справа шум снова заставил меня застыть, внимательно осматривая подлесок. Какое-то животное, крупнее зайца, но меньше оленя, пробиралось по камням. Я прищурилась, сожалея, что не в силах обрести зрение хищной птицы. Что-то серое и мохнатое выскользнуло из-за дерева и исчезло за камнем. Я выдохнула – всего-навсего лисичка! – и полезла дальше. Через несколько минут лиса появилась снова, на сей раз ее серая мордочка высунулась из-под куста чуть выше по тропе.

– Когда-то я знала одну лису, – тихо сказал я ей, продолжая идти. – Но черную и намного крупнее тебя. Она была очень хитрая. – Лисица опустила голову и, развернувшись, скрылась среди листвы. Но я успела немного ее рассмотреть – сизо-серый мех, залысины на боках, глаза цвета позеленевшего свинца.

Я возобновила подъем, уже понимая, что тропинка ведет меня в нужное место. Лиса больше не попадалась мне на глаза, но я знала, что она где-то рядом. Время от времени за моей спиной ломался сучок или шелестела ветка.

До цели оставалось совсем немного, шум волн и крики чаек сопровождали меня последние метры пути. Я одолела еще один скальный выступ, миновала полосу деревьев и вышла на вершину утеса, где делилась секретами со своей старшей сестрой, где призналась в своей любви и впервые коснулась губ любимого своими губами.

Но как сильно все изменилось! Раньше вершина утеса была такой широкой, что вряд ли удалось бы перебросить камень с одной ее стороны на другую, а расщелина в ее центре – настолько глубокой, что, стоя на ее дне, я, повернувшись лицом к океану, видела только бескрайнее голубое небо. Теперь скала разломилась вдоль, и половина ее обрушилась вниз. Роща стала непроходимой, словно джунгли, только тропинки полностью не заросли, видно, сюда часто ходили жители Фурано. Уцелевшая часть скалы была более истертой и гладкой от дождя.

Мой взгляд упал на шерстяную подстилку армейского зеленого цвета и небольшой кожаный ранец, прислоненный к стволу дерева. Даичи провел здесь ночь? Сам он стоял на краю обрыва спиной ко мне, сцепив руки за спиной, и смотрел вниз на бьющиеся о берег волны. Мне стало не по себе. И не потому, что утес стал совсем другим, и не из-за присутствия Даичи. Дело было в том, что он был одет в традиционные белые самурайские одежды. Я прижала мгновенно похолодевшие руки ко рту, ощущая в груди вместо сердца кусок льда. Я знала, что означают эти белые одежды.

Даичи услышал мои шаги, но никак не отреагировал. Я подошла к краю обрыва и встала рядом с ним. Поднимающееся над горизонтом солнце слепило глаза, и я глянула вниз. Волны облизывали громадные камни и вбитые между ними столбы, кидая туда-сюда несколько привязанных к ним потрепанных рыбацких лодок. Пляж, на котором мы так часто бывали с Аими и так редко и мало с Тоши, размыло. А все это появилось.

Намерение Даичи больше не приводило меня в ужас. И просьба не завершать так жизненный путь истаяла на моих губах. Более того, я осознала и успела укорить себя за недогадливость, – прошло не больше времени, чем требуется, чтобы сделать хороший вдох, – что никакого иного способа вернуть мне тамаши нет. Ведь он внутри Даичи. А Даичи был – и, думаю, оставался – самураем. Для них это почетная смерть. Самураи давних пор всегда носили два меча: катану для врагов и вакидзаси для себя.