Книга Игры, в которые играют боги, страница 145 – Эбигейл Оуэн

Э-э… а оно сработало?

Кажется, не сработало.

Афродиты здесь нет. Гипноса здесь нет. Я поворачиваю голову и обнаруживаю, что остальные поборники все еще лежат на кроватях с закрытыми глазами и спят.

У меня внутри закручивается водоворот эмоций: разочарование, смущение, еще несколько, которым я не хочу подбирать названия.

Вот видите? Я была права. Меня никто не ждет.

Я этого ожидала. Знала, что так будет. И все равно это ощущается как удар копьем в грудь.

Я сломлена.

Я буду просто лежать здесь и упиваться своим унижением, пока не вернутся остальные.

– Идем со мной, смертная.

Бронзовый человек, весь бронзовый: кожа, волосы, глаза, в струйках бронзового… дыма, наверное?.. курящегося вокруг него, стоит возле моей кровати.

Я слышала миф о песочном человеке, образ которого основан на Морфее. Теперь я понимаю почему.

Он протягивает мне ладонь, и несмотря на то, что я все еще прикована, я поднимаю руку, чтобы взяться за нее. Моя рука… полупрозрачная. Морфей помогает мне встать с кровати, я смотрю вниз и вижу свое все еще прикованное смертное тело. Моя душа оставляет его, чтобы отправиться туда, куда Афродита и ее помощники хотят меня направить.

– Каждый из поборников попадет к своим любимым по-своему, – говорит мне бог. – Для тебя моя госпожа выбрала нечто забавное.

Морфей ведет меня через маленький дверной проем и дальше по коридору с мраморными полами в черно-белую шахматную клетку и с кипенно-белыми стенами, отделанными поверху простой черной лепниной. В конце этого коридора двойные двери, ведущие на балкон, а там ждет кобыла-пегас. Та самая, розовая, которой я восхищалась. Она несколько раз кивает мне, как я понимаю, по-своему приветствуя.

Я в таком упоении от мысли о покатушках на пегасе, что чуть не забываю про испытание.

Думать о том, кого я люблю больше всех, и греза отнесет меня к нему.

«Начни с самой легкой части. Полезай на лошадь, Лайра».

Я никогда раньше не ездила на лошади, и, скажем так, я сейчас представляю собой источник огромного веселья для бессмертных, наблюдающих за моими попытками на нее сесть. А потом пегас взлетает, и я стискиваю коленями ее бока и обнимаю ее за мягкую шею. И визжу.

Поездка на пегасе включает в себя необходимость цепляться изо всех сил, пока ты стараешься не сползти на ту или другую сторону. Это ведь сложнее, чем ехать на обычной лошади, верно? Потому что она стремится вперед, как будто просто бежит, и меня кидает из стороны в сторону, но все ее тело колеблется из-за взмахов крыльев, а это бросает меня вверх-вниз.

К счастью, когда она набирает высоту – не слишком большую, – то выравнивается, и мне становится проще сесть и держаться за ее гриву, все еще крепко сжимая бедра.

Пегас вскидывает голову и смотрит на меня.

Думать о том, кого я люблю больше всех.

Я точно знаю, к кому это не относится. Это не мои родители. Не Феликс. Не… Ну, список был короткий. Но я напоминаю себе, что любовь бывает разная. И у меня в голове мгновенно всплывают три лица.

Я закрываю глаза и сосредоточиваюсь.

Одна вероятность сейчас занята, вторая – не смертная, что оставляет только…

Лошадь подо мной совершает рывок, и мне приходится снова открыть глаза, чтобы удержаться. Пегас перелетает через гору, а потом спускается по спирали в облака, окружающие подножие Олимпа. Они напоминают мне туман, который ложится в гавани Сан-Франциско, сырой и прохладный, и сквозь него сложно что-то увидеть, и я к этому привыкла. Когда мы вырываемся из облаков, то оказываемся именно там. Сан-Франциско. Невозможно не заметить вздымающиеся колонны моста Золотые Ворота.