Книга Игры, в которые играют боги, страница 148 – Эбигейл Оуэн

Только это как-то неправильно. Или, может, никогда не было правильно. Вот только мы сейчас здесь.

Он ничего не говорит. Очень долго. Настолько долго, что я начинаю переминаться на месте.

И он все еще ничего не говорит.

О боги. Все хуже, чем я думала.

Я бросаю взгляд на лицо Буна и вижу, что он пялится на меня в хмуром замешательстве. Как будто мои слова и лицо друг другу не подходят. Походу, я могу краснеть во сне, потому что жар ползет по моей коже, и мне очень хочется помахать рукой перед своим прозрачным лицом, чтобы остыть.

– Я не понимаю, – медленно говорит Бун.

Я думала, что трудно сказать это вслух, но, видимо, может стать хуже.

– Тебе нужно, чтобы я объяснила?

Он хмурится еще пуще:

– Я не про любовь: зачем тебе пришлось мне сказать?

О.

Я закрываю глаза и вздыхаю.

Значит, все гораздо, гораздо хуже. Не открывая глаз, я говорю:

– Мне нужно было найти человека, которого… – Поверить не могу, что я это признаю. – Которого я люблю больше всех на свете, и сказать ему это. Это единственный способ тебя разбудить.

Но он не проснулся. Мне достался не тот человек? Но нет. Он здесь. Значит, очевидно, он тот.

Снова молчание.

Я приоткрываю один глаз, потом второй, и мое сердце медленно уходит в пятки, как осенний лист, падающий с дерева.

Потому что на небритом лице Буна отражаются все оттенки сожаления – и именно то, чего я боялась… смущение. Он даже не смотрит на меня.

– Прости, – говорит он. – Я… – Он качает головой. – Эти чувства не взаимны.

Я сглатываю, понимая, что сердце сейчас должно медленно давать трещину. Вот только…

– Я знаю. Все в порядке.

– То есть… я польщен, Лайра-Лу-Ху, но…

– Хватит. – О преисподние. Я роняю голову на руки. – Серьезно, не нужно. Мне надо было тебе сказать. Таковы правила этого Подвига. Теперь можно об этом забыть.

Пожалуйста, давай забудем обо всем этом. Навсегда.

– Подвига? – переспрашивает Бун.

Легкое постукивание заставляет нас обернуться к окну, где я вижу силуэт моей самки тарантула, которая машет лапками.

– Да вы издеваетесь, – бормочет Бун за моей спиной.

Пауки. Он их терпеть не может. Немногие об этом знают. Я знаю только потому, что это есть в его досье, а я его клерк. Точно так же я знаю, что он выплатил свой долг задолго до меня.

Тарантул снова стучит, и я слышу высокое тявканье лиса снаружи. И тогда осознание бьет меня между глаз, и легкие сжимаются. Наступает вечер, тени одеваются пурпуром меж деревьев и становятся длиннее с каждой секундой.

Как так?

Мы начали после полудня. У меня было несколько часов до заката. И летели мы не так долго…

Я щиплю себя за переносицу. Ведь если дорога до Буна заняла столько, то путь в один конец дольше, чем мне казалось. А что, если я не успею доставить его на Олимп?

Мне начинает надоедать ночь в качестве срока. И вообще сроки. Это слово обрело для меня совершенно новое значение.

Я тянусь за жемчужиной в кармане разгрузки и понимаю, что хоть все и кажется реальным, но это не так. Татуировки – часть меня, но настоящие жемчужины остались на Олимпе.

А Бун все еще призрак.

Почему? Я призналась в своих чувствах, которые меня очень смущают. Он должен был проснуться.

– У нас нет времени, – говорю я, бросаясь через всю комнату.

Я беру Буна за руку, тяну к двери и распахиваю, но два огромных арахнида выскакивают из-за деревьев и кидаются в дверной проем. Бун вытягивает руку над моей головой и захлопывает дверь, прижимая ее плечом. Дверь содрогается и гремит, пока пауки пытаются пробраться внутрь. Когда она все-таки закрывается, Бун уже тяжело дышит.