Книга Военный инженер Ермака. Книга 3, страница 104 – Михаил Воронцов

Соседи считали его странным. Мог среди работы внезапно замереть и долго смотреть в одну точку, будто прислушиваясь к тому, что слышал один он. А еще — его уходы. Без предупреждения Хасан брал топор, нож, огниво и исчезал в чащобе. Неделями его не видели. Возвращался молчаливый, с потемневшим лицом, садился за работу и трудился с удвоенным усердием, будто наверстывая пропущенное.

— Джинны его водят, — шептались старухи, когда он проходил мимо.

— Горе ум помутило, — качали головами мужчины.

Но плотником Хасан был отменным. Его руки творили с деревом чудеса. Резнь по дереву напоминало застывшее кружево. Двери, сделанные им, не скрипели и не перекашивались спустя годы. За это его терпели, несмотря на странности.

…В тот злосчастный день на исходе лета сборщики податей хана Кучума явились раньше обычного. Трое всадников в богатых халатах, с саблями на поясах, въехали в улус, когда солнце ещё не достигло зенита. Хасан как раз заканчивал новые ворота для мечети — последние штрихи резьбы, последние удары молотка.

— Эй, плотник! — окликнул его старший, толстый мужчина с редкой бородой. — Где твоя подать великому хану?

Хасан молча указал на дом. Он заранее приготовил положенное: мешок зерна, несколько шкур, серебряную монету, вырученную за недавнюю работу. Сборщикам показалось мало.

— Только это? — старший пнул мешок. — Думаешь, великий хан будет доволен такими крохами?

— Отдаю, что положено, — спокойно ответил Хасан.

— Что «положено», решаем мы! — рявкнул второй, молодой воин с тонкими усами.

Они вошли без приглашения. Перевернули сундуки, сняли со стены старый дедовский кинжал в серебряных ножнах — единственную память об отце. Забрали запас муки на зиму, связку вяленого мяса, даже медный котёл, в котором Гульнара когда-то варила похлёбку.

— Нельзя забирать всё! — Хасан преградил дорогу молодому, который тащил его инструменты — набор резцов и новый топор. — Чем работать? Чем платить в следующий раз?

— Это и научит не прятать добро от слуг великого хана! — усмехнулся старший и кивнул своим.

Первый удар пришёлся в живот. Хасан согнулся, хватая воздух. Второй — рукоятью плети по спине — повалил его. Били долго и с наслаждением: сапогами по рёбрам, плетьми по спине, древком копья по ногам. Хасан свернулся калачом, прикрывая голову, но удары сыпались со всех сторон.

— Смотрите, как извивается! — смеялся молодой. — Червяк на горячей золе!

— Ну что, ещё возразишь? — старший наступил на руку, раздавив пальцы. — Пожалуешься хану, что мы несправедливы?

Хасан молчал, только хрипел сквозь разбитые губы. Кровь застилала глаза, каждый вдох отзывался болью в груди.

Третий, до той поры молчавший, присел, дёрнул его за волосы, заставляя поднять голову:

— Запомни урок. Великий хан милостив к покорным и беспощаден к гордецам. В следующий раз добрыми не будем.

Они ушли, громко переговариваясь и смеясь, унеся почти всё. Хасан долго лежал в пыли. Потом соседи подняли, внесли в дом. Старая Фатима промыла раны, наложила повязки.

— Терпи, — сказала она. — Все мы под властью хана. Смирись.

— Аллах видит всё, — добавил Ибрагим. — Он воздаст по делам. Не держи зла.

Но смириться Хасан не мог. Гордость, которую не выбили ударами, жгла сильнее, чем ныли сломанные рёбра. Ночами, лежа без сна, он думал о мести. Представлял, как подкрадётся к кому-то из обидчиков и всадит нож под рёбра. Но он не был безумцем: убить человека хана — подписать себе приговор и обречь улус.