Книга Военный инженер Ермака. Книга 3, страница 40 – Михаил Воронцов

Русские побледнели. Они действительно видели — и посаженных на кол, и обезглавленных. И знали, насколько легко здесь оказаться в немилости.

— Ясно? — холодно спросил мурза.

— Ясно, господин, — ответили хором.

— Теперь слушайте шамана, — добавил Карачи.

Кум-Яхор поднял голову. Его голос шуршал, как сухие листья:

— Духи леса шепчут о вас. Вы потеряли землю и богов. Но у вас есть шанс обрести новую жизнь. Не упустите его. Я скажу, что вам нужно сделать. И горе вам, если узнает об этом кто-то еще.

Шаман обвёл их взглядом. Русские переминались с ноги на ногу и со страхом посматривали на мурзу и шамана. Татарские воины стояли неподвижно, держа ладони на рукоятях сабель. Лес вокруг затаил дыхание.

Кум-Яхор заговорил уже по-татарски, и переводчик передал:

— Хан Кучум знает о вас. Он знает, что вы предали своих. Но знает и то, что предатель, которому некуда идти, может стать самым верным слугой. У вас нет выбора: или служба, или мучительная смерть, — произнес мурза.

— Вы поняли? — добавил он.

— Да, — закивали бродяги.

— Ждите. Вас накормят. Скоро все узнаете. Запомните: глаза хана видят всё, уши хана слышат всё. А потом мы с вами еще поговорим, скажем, что нужно сделать.

Русские поклонились неуклюже и ушли в лес. Карачи усмехнулся:

— Жалкие псы. Но и бешеная собака может укусить врага, если её натравить.

Кум-Яхор кивнул:

— Отчаяние делает людей послушными. Эти пятеро уже мертвы для своего мира. Но страх и жажда жизни — хорошее начало.

Карачи махнул рукой, и отряд двинулся обратно.

* * *

* * *

Московское утро выдалось холодным — осень уже стояла у порога. Караул Спасских ворот поднял бердыши и расступился. Приказной дьяк, худой, в лисьем воротнике, долго вертел в руках грамоту с печатью, поднося её то к глазам, то к свету, словно проверял подлинность не только бумаги, но и самого права казачьего сотника переступить священный порог. Наконец, он коротко кивнул.

— Велено пустить.

Черкас Александров, пригладив усы, снял шапку, перекрестился на икону над створкой — Спас Нерукотворный смотрел строго, но милостиво — и переступил порог.

Гулкий двор Кремля встретил смешением запахов: воска от множества свечей в соборах, едкого дыма от печных труб и мокрой шерсти от бесчисленных шуб и кафтанов. Где-то на колокольне Ивана Великого тянули мерный, долгий звон — не то к заутрене, не то к какому-то дворцовому сбору. Звук разносился над белокаменными палатами, отражался от золочёных куполов, словно небесный глас напоминал всем входящим о величии места.

Черкас шагал в новом кафтане из алого сукна — он вез его, не надевая, с Кашлыка, тщательно спрятав от непогоды.

— В столицу — не в рваной походной, — напутствовал его Ермак. — Там на одежду смотрят прежде, чем в глаза заглянут.

Кафтан сидел ладно, но непривычно — плечи стягивало от жёсткого воротника, а медные пуговицы казались тяжёлыми, как грузила. Кожаный пояс, сабля в ножнах с насечкой, нож булатный — всё это сняли ещё у ворот. Стрелец с рыжей бородой долго и внимательно описывал каждую вещь, словно это было не оружие воина, а драгоценности.

— Сабля кривая, турецкой работы, на клинке насечка, ножны кожаные с медью, темляк шёлковый…

Оружие унесли в караульную — «получишь при выходе, коли всё мирно пройдёт». На поясе остался только мешочек с грамотами, где сургучные печати хвостами свисали наружу — вот что теперь было оружием важнее стали.