Книга Военный инженер Ермака. Книга 3, страница 41 – Михаил Воронцов

Проводник — молчаливый подьячий с гусиным пером за ухом и чернильным пятном на щеке, вёл его через сенцы и переходы к приказным избам. Ноги тонули в толстых половиках, стены были обиты сукном, в углах теплились лампады перед тёмными ликами святых. В одном из переходов навстречу прошла процессия — боярин в собольей шубе, за ним человек десять челяди. Подьячий прижался к стене, потянул за рукав и Черкаса. Боярин прошёл, не удостоив их взглядом, только полы шубы взметнулись, обдав запахом дорогих благовоний.

До зимы было еще далековато, но шуба для московских бояр была не только одеждой, но и показателем статуса. А ради него можно и жару потерпеть.

— Разрядный приказ, — бросил проводник негромко, останавливаясь перед массивной дубовой дверью с железными скобами.

Там, объяснил он скороговоркой, положено отмечать ратных людей, записывать их, назначать на должности, определять жалованье.

— По чьим делам — земля, служба, воинские чести и вины, — добавил он, словно читал по памяти из какого-то устава.

Черкас видел такие избы в Перми у Строгановых, и в других местах, где писцы так же скребли перьями, записывая в толстые книги имена служилых, привезенные товары и прочее. Но московская изба была иная — потолки выше человеческого роста в два раза, печи выбелены известью до сияния, окна не с мутной слюдой, а с настоящим стеклом, через которое виден двор с суетящимися людьми.

На стенах — образа в серебряных окладах с каменьями, перед ними лампады с ровным огнём, не чадящие, на чистом масле. Даже воздух иной — не просто тёплый, а какой-то важный, пропитанный значительностью происходящего.

В приёмной было людно и душно. У стен на лавках сидели и стояли просители всех мастей: боярские люди в дорогих кафтанах перешёптывались о каких-то поместных делах; городовые головы из северных уездов — бородатые, основательные — молча ждали своей очереди.

В углу примостился татарин-толмач в полосатом халате, перебирая чётки и что-то бормоча себе под нос; рядом с ним бородатый литвин в тёмной шапке изучал какую-то грамоту, водя пальцем по строчкам. Все говорили полголоса, как в церкви, и от этого многоголосого шёпота создавалось ощущение улья, где каждая пчела занята своим делом.

Посередине длинного стола, покрытого красным сукном, восседали дьяки — трое пожилых, с седыми бородами, и двое помоложе. Перед ними горами лежали свитки, грамоты, челобитные. Они раскладывали дела, как купцы товар: «ясак с верхотурских волостей» — в одну стопку, «служилым людям на корм и жалованье» — в другую, «о бунте в пермском уезде» — в третью. На каждом свитке ставились заглавья киноварью, тянулись восковые печати на шёлковых лентах — красных, синих, зелёных.

Черкас подошёл к столу, дождался, пока один из дьяков поднимет на него взгляд, и, представившись, отдал грамоты: строгановскую «о послании казачьего атамана с войском на присоединение Сибири к Царству Русскому», Ермака — «об отправке сотника Черкаса Александрова в Москву с вестями о взятии Сибирского царства», список добычи, составленный самим Ермаком неровным почерком, письмо от отца Игнатия — «о крещении остяков и вогулов и о нужде в церковных книгах и утвари».

Дьяк принял бумаги, пробежал глазами печати, кивнул младшему, и тот начал заносить в книгу: «Явился в Разрядный приказ казачий сотник Черкас Александров…»