Книга Военный инженер Ермака. Книга 3, страница 42 – Михаил Воронцов

— Сядешь в сторонке, сотник, — шепнул подьячий, тот самый, что привёл их. — Государев указ на допуск есть, окольничий Никита Романович наряд скажет, когда будет твой черёд. Смирно сиди, не болтай, на бояр не пялься.

Черкас сел у стены, на лавке, где теплился жар от печи. Кафтан на плечах казался тяжёлым, чужим, словно не одежда, а трофейный доспех не по размеру, отчего в нем двигаться тяжело и непривычно.

В груди было тесно — не то от духоты, не то от волнения, которое Черкас старался не показывать. Он попробовал выдохнуть размеренно, словно перед боем: «раз-два, раз-два», как когда-то в юности его учили старые казаки: «Дыши ровно, тогда и рука не дрогнет, и голова ясной останется».

Черкас взглянул на людей в палате, изучая их, как изучал когда-то татарское войско перед сечей. Один из бояр — в дорогом парчовом кафтане, с нашитыми жемчугами лентами на груди — смотрел на Черкаса так, будто через щёлочку в щите: испытующе, холодно, оценивающе. Черкас встретил взгляд прямо, не отводя глаз.

Пусть думают, что хотят — его дело говорить по существу: земли за Уралом бескрайние, богатые, и для удержания всего этого богатства нужна твёрдая царская рука и войско надёжное, а не боярские споры да интриги московские.

Дверь чуть скрипнула — прошёл чинный ряд стрельцов: алые кафтаны сидели как влитые, бердыши на плечо взяты одним движением, шапки с собольими околышами. Пахнуло улицей, мокрым снегом и ещё чем-то знакомым — порохом. Видать, учения проводили или салют какой готовили.

Один из стрельцов, проходя мимо, на миг задержал взгляд на Черкасе — молодой ещё, безусый почти, но в глазах было любопытство и что-то вроде уважения: узнал своего, воина. Черкас кивнул еле заметно, по-товарищески. Он знал цену стрелецкому караулу — и как они охрану держат несокрушимо, и как умеют молча, без лишних вопросов привести в исполнение то, что велено сверху, будь то арест боярина или захват вражеской крепости.

В палате был свой порядок, негласный, но жёсткий, как устав воинский: сперва дьяки «вносят» дело на стол, раскладывают бумаги, читают вслух суть. Затем окольничий или думный дьяк решает — кому дело на доклад, когда ввести просителя, какие ещё справки потребовать.

К царю, говорили шёпотом соседи по лавке, нынче водят через сени Грановитой палаты — там шаги глушат тканые ковры персидские, стены украшены золочёной резьбой по белому камню, а свет от сотен свечей такой яркий, что глазам больно. Но решает всё равно не царь Фёдор, известный своим благочестием и слабостью к церковным службам, а Борис Фёдорович Годунов, шурин государев, опекун и фактический правитель, перед коим дрожат даже те, кто привык никого не бояться.

Вчера вечером Черкасу уже дали знать: «Государь Фёдор Иванович милостиво велел сотника допустить до своих очей. Борис Фёдорович изволил пожелать слушать о сибирских делах особо». Эти слова были сильнее любой охранной грамоты, вернее медной пищали, крепче сабельного клинка.

Черкас ещё раз перебрал в уме, что скажет. Не пространно — речь должна быть короткой, как удар: «Бью челом, государь, от имени атамана Ермака Тимофеевича и всего казачьего войска. Ермак с товарищами разгромил Кучумову силу всё лето и осень, взял город Искер в день Покрова Богородицы, обложил ясаком окрестные селения. Да удержать завоёванное трудно — людей у нас осталось меньше четырех сотен, пороху нет, свинец весь вышел, зима сибирская надвигается жестоко, а от бухарцев и ногайцев подмога Кучуму большая идёт, весной навалятся. Велено просить у государя милости — прислать людей ратных хотя бы пятьсот человек, пушек два десятка, пороху пудов сто, свинцу, ядер пушечных. Братской кровью и своими жизнями удерживаем землю для царской короны».