Книга Военный инженер Ермака. Книга 3, страница 43 – Михаил Воронцов

Он репетировал эти слова, как строил боевой порядок: каждое на своём месте, без лишних завитков и украшений, только суть.

Время тянулось медленно. В палате становилось всё жарче, духота сгущалась. Один из просителей не выдержал ожидания — литвин встал, поклонился дьякам и вышел, бормоча что-то на своём языке. Его место тут же занял еще один купец в лисьей шубе, весь лоснящийся от пота и важности.

— Сотник Черкас Александров? — рядом возник молодой подьячий, совсем юнец, лицо усталое, пальцы все в чернилах, на рукаве пятно от опрокинутой чернильницы. — Подайся ближе к дверям, у красного углу постой. Скоро велят входить.

Черкас поднялся. Лавка под ним скрипнула, словно вздохнула с облегчением. Черкас подошёл к двери, обитой красной кожей с медными гвоздями, где в простенке горела большая лампада перед образом Николая Чудотворца — покровителя путешествующих и плавающих. Невольно подумалось: к месту икона, ведь и он, Черкас, путешественник, только не по морям, а по рекам сибирским.

Неслышно ступая по половикам, мимо прошла важная процессия — окольничий, судя по высокой шапке с горностаевым околышем и золотой цепи на груди; за ним трое боярских детей, молодых, надменных, у одного на груди золотой крест с изумрудами величиной с ноготь. Шепот пронёсся по палате, как ветер по траве.

— Борис Фёдорович в Золотую палату отъехал.

— Нет, уже вернулся, слышал, как по сеням прошёл, стрельцы по стойке смирно встали.

— С английским послом говорил, торговлю обсуждали.

— Не с английским, с польским, о границах речь.

Здесь всё слышат, всё знают, всё помнят, подумал Черкас и опустил взгляд на свои сапоги — новые тоже, скрипучие, неудобные, не то что мягкие чоботы, в которых по тайге ходил бесшумно.

Ему вдруг остро, до боли в груди вспомнился Искер в день взятия — ветер с Иртыша холодный, пронизывающий, вода в реке тёмная, костёр у пролома в стене и решимость в глазах товарищей.

— Помрём, но дорого продадим свои головы.

Вспомнился и Ермак, как он стоял на валу, глядя на бегущих татар, и говорил просто:

— Вот и взяли, братцы, царство. Теперь держать надо, а это потруднее будет.

В Москве все иначе, но суть та же: решает неведомая судьба, кому стоять на земле твёрдо, а кому пасть в безвестности.

— Дорогу давай! — глухо рявкнул стрелец у дверей, что вели дальше, в сени. Бердыши легли крест-накрест, преграждая проход, потом так же чётко взлетели вверх. Двери приотворились, впуская волну тёплого воздуха с густым запахом воска и ладана.

В сенях за дверью было светло от больших окон — матовая слюда пропускала свет, преломляя и рассеивая его в десятки тусклых огоньков. Здесь потолки были ещё выше, своды расписаны райскими птицами и травами, пол выложен цветными изразцами. Тут говорили ещё тише, почти шёпотом, и ступали осторожно, словно боясь нарушить священную тишину.

На лавках вдоль стен сидели ожидающие высшего приёма: двое иноземцев в чёрных плащах с белыми воротниками — немцы, судя по острым чертам лиц, вероятно, из аптекарского приказа, рядом — восточный купец в чалме с рубином, перебирающий янтарные чётки.

К нему подошёл седой дьяк. Аккуратная седая борода расчёсана, тонкие губы поджаты, глаза внимательные. На груди — золотая цепь с медальоном, на пальцах — перстни с печатями.

— Черкас Александров, казачий сотник, — сказал дьяк негромко, но веско. — Государь Фёдор Иванович велел тебя милостиво выслушать. Борис Фёдорович Годунов будет при том присутствовать и вопросы задавать. Речь твою обдумай крепко: начнёшь с челобитья, как положено — «бьёт челом холоп твой», и дальше ровно, без криков и жестов лишних. Помни: государь наш кроток и благочестив, церковные дела любит, а Борис Фёдорович зорок и дела военные и государственные разумеет превосходно. Не хвались попусту, но и службы своей и товарищей не умаляй. Скажешь про нужды — хлеб, оружие, порох, людей — скажи точно, сколько и куда доставить. Ясно говори, коротко, по-военному. Понял?