Книга Военный инженер Ермака. Книга 4, страница 85 – Михаил Воронцов

Первая партия пошла на простые бусины с медью. Расплав приобрёл глубокий сине-зелёный цвет, напоминающий воду Иртыша в солнечный день. На понтию — длинную железную трубку, что выковал ранее, — я набирал небольшую каплю стекла. Вокруг тонкой металлической спицы, смазанной мелом, чтобы не прилипала, формовал бусину. Вращал, вращал, давая массе принять правильную форму. Потом осторожно снимал со спицы и клал в ящик с золой для медленного остывания.

— Гляди внимательно, — говорил я Семёну, который следил за каждым движением. — Если сразу на холод вынести — треснет. Стекло должно остывать постепенно, как человек после бани.

Вторая партия была сложнее. Я решил попробовать технику слоения. Сделал маленькую прозрачную каплю-основу, потом посыпал её железной пылью, смешанной с толчёной яшмой. Мелкие частицы прилипли к горячей поверхности. Затем набрал на понтию ещё прозрачного стекла и аккуратно накрыл первый слой, как одеялом. Края оплавил, запечатывая включения внутри. Получилось удивительно — внутри бусины словно застыли искры звёзд, мерцающие красноватые и зеленоватые точки на прозрачном фоне.

— Колдовство какое-то, — прошептал Семён, разглядывая готовую бусину через несколько часов, когда достали её из золы.

— Не колдовство, а умение, — усмехнулся я, хотя сам был доволен результатом.

С органикой вышла загвоздка. Первые попытки провалились — травинки сгорали полностью, оставляя только пузыри. Тогда я изменил подход. Взял тончайшее пёрышко, высушенное до состояния пергамента, положил на горячую стеклянную основу и мгновенно накрыл вторым слоем. Перо не сгорело, а карбонизировалось, оставив внутри тончайший узор из углистых прожилок — как морозный рисунок на окне, только чёрный на прозрачном фоне.

— Будто птица там, — восхищённо выдохнул Семён.

К полудню я освоил ещё один приём — скрутку. Взял две заготовки: одну прозрачную, другую с железом, зелёную. Нагрел обе до пластичности и аккуратно скрутил вместе, как тесто на калач. Потом из этой скрученной массы формовал бусины. Внутри каждой получалась спираль, похожая на улитку или водоворот.

Свинец берёг для особых изделий. Добавлял совсем чуть-чуть — на кончике ножа. Стекло становилось молочно-жёлтым, тёплым, как мёд на солнце. Работать с ним было легче — текло плавнее, формовалось охотнее. Но я знал — такое стекло хрупче обычного, потому делал из него только самые дорогие вещи: крупные подвески в форме капель, кольца, амулеты с вплавленными узорами.

Не всё шло гладко. Часть бусин трескалась при остывании — значит, поспешил, не дал равномерно остыть. Другие получались с пузырями — это когда добавки были влажными или я слишком резко подавал крошку в расплав.

— Максим, опять лопнула! — расстроенно сообщал Семён, проверяя очередную партию.

— На переплав пойдёт, — отвечал я философски. — Стекло — материал терпеливый, прощает ошибки.

Особенно досадно было, когда пережигал медь. Вместо красивого сине-зелёного получался грязно-бурый цвет. Такие бусины тоже шли в переплав, но медь была потеряна безвозвратно. Потому удачные партии с медными включениями я берёг особо — знал, что за них дадут хорошую цену, как за «эксклюзивный» товар.

К вечеру мастерская наполнилась готовыми изделиями. На столе, выстланном войлоком, лежали россыпи бусин всех оттенков зелёного — от почти прозрачного салатового до глубокого бутылочного. Отдельно — «звёздные» бусины с металлическими включениями, мерцающие в свете лучины. Молочно-жёлтые свинцовые подвески, тёплые и притягательные. Бусины с «душами птиц» — так Семён называл те, что с карбонизированными перьями внутри.