Книга Военный инженер Ермака. Книга 4, страница 96 – Михаил Воронцов

Выйдя из избы, я вдохнул морозный воздух. Над Кашлыком висела тревожная тишина. На площади все еще толпился народ, обсуждая рассказ странного пришельца. Я видел, как женщины крестились, а мужчины хмурились, поглядывая в сторону темнеющей за городом тайги.

В небе продолжали кружить вороны — обычные вороны. Но после рассказа Тимур-Яна они казались зловещими предвестниками беды. Я поежился и направился к своему мастерской, размышляя о том, что же на самом деле видел этот безумный татарин в татарских степях. И что нас ждет, когда сойдут снега.

…В следующие дни после появления Тимур-Яна Кашлык словно подменили. Торговые ряды на площади пустели с каждым днем — где прежде теснились десятки купцов с товарами, теперь стояли лишь несколько самых отчаянных. Бухарец Мурат исчез на третий день, увез весь свой товар подальше от города. За ним потянулись другие купцы.

Остяцкие охотники перестали приносить пушнину. Прежде они приходили каждые два-три дня. Теперь же редкий остяк показывался у городских ворот, да и то лишь чтобы быстро обменять шкурку-другую на железо или на бусы, и тут же исчезнуть в лесной чаще. Вогулы-купцы, поселившиеся с согласия Ермака в юртах за стенами городка, собрались и откочевали подальше. Собачий лай, прежде доносившийся с окраин, стих совершенно.

Татарские семьи, что остались в городе после взятия Кашлыка, держались теперь особняком. Женщины прятали лица под покрывалами гуще прежнего, мужчины ходили, опустив головы, избегая встречаться глазами с казаками. На базаре, где прежде гомонила разноязыкая толпа, теперь царила гнетущая тишина. Редкие покупатели перешептывались, озираясь по сторонам, словно боясь, что из-за угла выскочат те самые джинны, о которых говорил безумный татарин.

Люди ходили по улицам ошарашенные, с потерянными лицами. Казачьи жены собирались кучками у колодцев и причитали о своей горькой доле — зачем только пошли их мужья за Ермаком в эту проклятую землю? Дети, прежде шумно игравшие на улицах, теперь жались к материнским юбкам. Даже собаки словно почуяли недоброе — выли по ночам так тоскливо, что мороз пробирал по коже.

Среди казаков тоже начался разброд. Прежде они держались уверенно, с достоинством победителей. Теперь же все чаще можно было услышать разговоры вполголоса у костров и в караульных избушках. Молодой казак Тимофей Белый говорил своим товарищам у ворот:

— А может, и правда пора валить отсюда? Чего мы тут потеряли? Золота не нашли, от соболей толку нет. А теперь еще и нечисть какая-то…

— Да какая нечисть, дурень! — огрызался старый казак Семен Косой. — Татарин безумный наплел, а ты уши развесил!

— Безумный-то безумный, — вмешивался третий караульный, Митька Долгий, — а клык откуда взял? И рассказывает складно, не путается. Может, и выдумывает чего, но дыма без огня не бывает.

Такие разговоры шли повсюду. Даже бывалые воины, прошедшие с Ермаком всю Сибирь, начинали сомневаться. Особенно тяжко было по ночам, когда в темноте за стенами острога трещали от мороза деревья, и каждый треск казался шагами невиданных чудовищ.

Люди стали носить обереги — кто крест поверх одежды выставлял, кто ладанку на шею вешал. Татары тайком привязывали к одежде амулеты с сурами из Корана. Остяки, что еще оставались в городе, вешали на двери медвежьи когти и волчьи клыки. Даже казаки, прежде смеявшиеся над суевериями, теперь тайком засовывали за голенища сапог освященные травы и нашептывали заговоры от нечистой силы.