Книга Поместье для брошенной жены, страница 21 – Екатерина Белова

С другой стороны, вернуться, значит принять случившуюся грязь. Причаститься ей. Инициироваться, как подвид самоотверженной страдалицы.

Прямо сейчас, когда мое сердце претерпевало апокалипсис, похожий на бурю за окнами, я не могла мыслить здраво. Не могла принять окончательное решение. Берн, несмотря на видимое благородство, на деле грязно и недостойно выставил меня из собственного дома и из жизни наших детей. Но я-то не готова. Я все еще внутри своей уютной спаленки, внутри артефакторики, внутри своих детей.

Моя страшная архаичная материнская часть жаждет вернуться. Я не могу это отрицать.

— Вот что, — Сальме хлопнула себя по коленях, как заправский конюх после обеденного перерыва, и поднялась. — Нечего голову ломать. Пойдем в мастерскую, авось мозги уйдут в руки. Завтракать, как я понимаю, ты не станешь?

Точно.

Иначе мозги уйдут не в руки, а в унитаз.

Помотала головой и, выбравшись из удушающих объятий софы, потащилась следом за Сальме.

Та шла впереди, высокая, чопорная и немного похожая на недовольную жабу. Время и смерть дракона ее не пощадили.

Как странно складывается жизнь. Когда-то она была для меня всего лишь капризной старухой, к которой я пришла купить испорченный ковер, а теперь стала самым близким другом. Не матерью, но кем-то вроде старшей наставницы или проводницы по странному миру магии.

Мастерскую Сальме построила для меня, поскольку ее дар был далек от артефакторики или зелий. И поставила в подвалах, куда не проникают ни звук, ни зной, где вечная прохлада, темнота и тишь.

Мы прошли по коридору до тупика западной стены дома и вошли в малоприметную дверь, за которой крылась лестница вниз. Три длинных пролета, и глухая тьма, которую едва пробивали лучи магических светильников.

Здесь мало кому нравилось. У большинство начиналась клаустрафобия, просыпались детские страхи, которых у драконов хватало с избытком, тем более что эти страхи жили не так далеко от детских кроватей. По миру бродили перевертыши, просыпались темные источники порченной магии, мутили воду ритуалисты, и все они ассоциировались со смертью и темнотой. Да и так называемые детские драконьи сказки даже у меня вызывали дрожь по телу.

Сальме было не по себе здесь, а вот мне нравилось. Я так долго стояла одной ногой в могиле, что естественные страхи давно атрофировались.

— Я тут прикупила чудных травок, — Сальме зашуршала в навесном шкафчике, доставая склянки.

Она активировала светильники на полную мощь и повеселела. Потрясла одной из колбочек.

— Вот, слушай, — усмехнулась и с выражением прочитала надпись: — Хох-трава пригодна в использовании регенерирующих кремов, успокаивающих, а также регенерирующих и заживляющих составов, и при составлении редких мазей, как примиряющий ингредиенты компонент.

— Я артефактор, хоть и слабенький, ну куда мне крема варить? — Сил на улыбку пока не хватало, но я все равно с усилием растянула губы в ее подобии.

Сальме редко прикладывала такие усилия, и мне хотелось ее успокоить. Она частенько покупала для меня редкие ингредиенты, но, к сожалению, не разбиралась в артефакторике от слова совсем. У меня язык не поворачивался сказать, что из собранных здесь компонентов нельзя составить ни крем, ни артефакт, можно только чай заварить с побочными эффектами. Она ведь попробует угодить еще больше, а ингредиенты, соединимые с той же хох-травой, стоят как вся артефакторика, на которую я восемнадцать лет батрачила.