Книга Поместье для брошенной жены, страница 222 – Екатерина Белова

Оказывается, я его не простила.

Он был моей семьей, и он меня обидел. И я не хотела его прощать.

Ральфар знал об этом. И, кажется, ревновал. Он видел в моей застарелой обиде угрозу своему благополучию. Глупый. Не понимал, что дело не в любви.

Берн был моим первым другом. Моим защитником, рыцарем, братом. Я давно простила Талье и свекров, и Берта, и даже Фараца. А брата простить не могла.

Ральфар снова мрачно притянул меня к себе. Видит бог, внутри него была встроена тревожная кнопка на мои мысли о Берне.

— Будешь заниматься артефактами? — спросил после поцелуя.

— Нет, — засмеялась расслабленно.

Еще пять лет назад я была вынуждена собрать все артефакты, сделанные моими руками, чтобы сложить в сокровищницу. Они были опасны. Но, конечно, вернуть их в полном объеме не удалось. Что-то было утеряно, что-то продано в Ний, еще гулял по столице самый первый, сделанный моими руками Маленький поцелуй, скрепляя узами истинных совершенно разных людей: вея и вейру, дракона и человека, прачку и герцогского сына… Но выследить артефакт Ральфару пока не удалось.

Но делать артефакты я не перестала, просто.… Просто теперь я осознавала их ценность. Была осторожна, тщательно выбирала сосуд и все еще видела кошмары, в которых Вилиам Варх умирал от моих рук.

— Сегодня у меня так называемая бумажная работа, — я кивнула на раскрытую тетрадь, и Ральфар как-то особенно горько вздохнул.

Эта бумажная работа донимала и его самого.

Мы обменялись взглядами людей, которые хотели прогулять сегодняшний напряженный день, но увы. Я готовилась к сегодняшней работе не один день.

Настал час, когда мои знания должны были лечь на полку рядом с той самой тетрадью в сокровищнице Таш. Интуитивно я знала, что достигла предела в своем искусстве.

Впервые за эти пять лет мы с Ральфаром не разошлись по кабинетам, а сели за работу в спальне. Ральфар прямо в кровати, обложившись бумагами по самые уши и вооруженный пером, и время от времени загадочно на меня поглядывавший. А я за нежно любимое бюро.

Придвинула брошенную тетрадь обратно и несколько секунд смотрела на чистый лист, собираясь с мыслями.

А после занесла зачарованную ручку и вывела первую фразу:

«Моё имя тебе ни о чем не скажет, поэтому считай, что с тобой говорит вечность.…»

Видика в этом году удалась на славу. Горцейка от драконьего жара тоже росла хорошо, а вот лаванда, скрещенная с диким шалфеем, никуда не годилась, хотя Берн не терял надежды.

Смешно, но именно заметки Риш о садовых и диких травах помогли ему начать маленький лекарственный бизнес. То есть, сначала маленький, а теперь уже большой. Достаточно большой, чтобы выкупить кусок земли под поместье на Юге, отстроить дом и обставить его, взять прислугу и экономку.

Он смирился и начал жить заново. Не по любви и не по охоте.

Он просто жил. Сначала пятиминутками, чтобы не сдохнуть от горя, после сутками, чтобы не сойти с ума. Забивал свое расписание от пяти утра до двенадцати ночи, чтобы голова не смела думать ни о чем, кроме работы, а ночь казалась черной дырой без снов.

Тогда жить было можно.

Из сада донесся детский смех и веселый лепет старой няньки. Она обожала его маленькую дочь и все время баловала.

— А кто у нас тут так хорошо рисует? Какой высокий талант!

Нянька скакала около его пятилетней дочери и пыталась одновременно её накормить и вытереть разрисованную мордашку. На тонком холсте переливались какие-то нити, полоски, ленточки и зигзаги, нарисованные его дочерью.