Книга (не) Зайка для Волка, страница 3 – Мария Мирабелла

Она больше не пахнет как пантера. Для всех она теперь… заяц.

— Эй! — Окликнул её кто-то сбоку. — Кто твой зверь?

Она повернулась. И сразу пожалела.

Парень стоял, скрестив руки. Высокий, с мускулистыми плечами и темными, растрёпанными волосами, падавшими на лоб. Серебристо-серые глаза смотрели с насмешкой и хищным интересом. В его запахе чувствовалось что-то морозное, как лёд на скалах, мята, ель и звериная сила. Волк.

— Я? — Ана равнодушно пожала плечами, — Заяц.

Он моргнул, будто переспросил, затем вдохнул , но тщетно. Блокаторы работали идеально.

— Серьёзно? Смело. Не каждый заяц решится поступить сюда. Особенно в этом году.

— Что с этим годом? — Ана не выдала тревоги, но пальцы в карманах невольно сжались.

— Много волков. — ответил он с хищной улыбкой. — И один из них — это я.

— Поздравляю, — отрезала она и отвернулась, не дожидаясь, пока он продолжит.

И, не дожидаясь его ответа, пошла вперёд.

Он проводил её взглядом.

Внутри холла было прохладно. Каменные стены источали запах сырости, старой бумаги, немного золы. Ана вдохнула поглубже и сразу почувствовала, что это место впитало в себя силу сотен поколений. На стенах висели портреты выпускников: волки с клыками, лисы с остроконечными мордами, тигры с золотыми глазами. Ни одной пантеры. Ни одного зайца.

Очередь к столу регистрации двигалась быстро.

— Имя? — женщина в очках даже не посмотрела.

— Ана Вель.

— Вид?

Короткая пауза. Глухая. Почти болезненная.

— Заяц.

Женщина подняла глаза. Что-то мелькнуло в её взгляде — сожаление, может, лёгкое удивление.

— Северный корпус, четвёртый этаж, комната сорок седьмая. Не опаздывайте на построения. Здесь никого не жалеют.

Ана взяла ключ, кивнула, не сказав ни слова, и повернулась к выходу.

Она сделала это. Прошла сквозь ворота. Получила комнату. Никто не узнал. Пока что.

И где-то за её спиной, в толпе новичков, серебристые глаза всё ещё смотрели ей вслед. Улыбаясь. Жадно. Будто уже предвкушая охоту.

Комната под номером сорок семь оказалась скромной по размерам, но удивительно светлой. Узкие высокие окна впускали солнечные лучи, мягко ложившееся на стены, выкрашенные когда-то в молочно-белый цвет, который теперь выцвел и местами потрескался, словно сама штукатурка хранила в себе память о прошлых поколениях студентов — о чужих страхах, ночных слезах, заученных формулах и невыносимом одиночестве.

В центре комнаты стояли две кровати, строгие, с деревянными изголовьями, натёртыми до блеска. Шкафы у противоположных стен были абсолютно одинаковыми — высокие, угловатые, с тяжелыми дверцами и ручками цвета потускневшего золота, будто время и на них оставило свои отпечатки.

Между кроватями стоял узкий деревянный стол, тёмный, с двумя настольными лампами, от которых пахло воском и слегка горелыми нитями. Всё вокруг казалось будто нарочно стерильным, вычищенным до однообразия, чтобы не оставить возможности проявиться индивидуальности.

Но индивидуальность всё же проросла, над одной из кроватей, на белесой стене, кто-то давно оставил нацарапанную надпись. Не чернилами, не мелом, а чем-то острым, как когтем: «Омега — не значит слабая». Эти слова, хоть и неровные, были выведены твёрдо, с болью и вызовом. Надпись выглядела как застывший крик, который никто не услышал, но который остался, как знак, как шрам на теле этой комнаты.