Книга Северный ветер, страница 136 – Александрия Уорвик

Тропинка сворачивает, и король вдруг преграждает мне путь, скрестив руки на груди.

– Почему ты на меня злишься?

– Никогда не задумывался, каким был бы мир, если бы ты избавился от зимы навсегда?

Тишина меняется. Она обретает новую форму, теряет остроту, смягчается изнутри.

– Мое мнение останется неизменным, – произносит Борей, – но я хотел бы узнать твою точку зрения по этому поводу.

Его глаза далеко не так бесстрастны, как я ожидала. И то, что он желает меня выслушать, говорит куда красноречивей любых поступков в прошлом.

– Ты бог. И, будучи им, ты всегда наделен силой. Даже здесь, в изгнании, ты над всем властвуешь. Намеренно ты учинил вечную зиму или нет, ты все равно решаешь, кому жить, а кому умереть.

Борей опускает руки и шагает ко мне, влекомый любопытством или, может, необъяснимой тягой, которую испытываю и я.

– Ты считаешь меня холодным и узколобым.

Похоже на правду.

– Да.

– Я считаю тебя нахальной и безрассудной.

Пожимаю плечами, сбрасывая с себя жалящие слова.

– Каждый имеет право на свое мнение.

– Я не просил быть богом. Я родился бессмертным, получив в дар силу и могущество. Иное мне неведомо.

– Нет, – поправляю его я, – иное ты не позволяешь себе изведать.

Борей открывает рот, чтобы возразить, но я уже прохожу мимо. Наконец набредаю на развилку. Иду направо, пересекаю небольшой мостик над журчащим ручьем.

– Если я должен страдать, – произносит Король стужи мне в спину, – та же участь должна постигнуть и остальных.

Бог вещает о страдании. Ну надо же.

Мне так противно отсутствие у него сознательности, что я даже подумаю придушить его ближайшей лозой. Не помрет, так хоть я выплесну бушующие чувства, смятение, что упрямо не желает утихать в его присутствии, лишь переплавляется в нечто пугающее и неведомое. Черное, разъедающее.

Рывком развернувшись, я ощериваю зубы и выплевываю:

– Ты, Борей, самый эгоистичный, узколобый и бессердечный бог, которого я имела несчастье повстречать, не говоря уже о том, чтобы выйти замуж! Ты говоришь о страданиях, но у тебя на столе горы еды, одежда пошита из густейших мехов, ты живешь в крепости, где поместились бы тысячи человек, и тебя никогда не погубит болезнь.

Делаю к нему шаг. Он отступает, задевая свисающее растение.

– Твоя жизнь никакое не бремя.

Король раздувает ноздри во вспышке нетерпения. Победа за мной. Чем больше трещин в его броне, тем более человечным он кажется. Я жажду увидеть то, что скрывается за бесчувственной маской. Я жажду узнать правду. Может, тогда мы с ним перестанем быть такими разными.

– Думай обо мне, что пожелаешь…

– Я и думаю.

– …но знай, что страдания смертного прерывает его кончина. Страдания бога вечны.

Я вспоминаю рубцы, увивающие его спину. Их он имеет в виду? Есть ли у него и другие шрамы, глубоко внутри, как у меня? Я мельком видела в нем боль, пусть мимолетную.

– Расскажи мне, – требую я. – Расскажи, как ты страдал.

И тогда я, может, перестану изо дня в день испытывать отвращение при виде собственного мужа.

– Я страдал, – отвечает Борей, – больше, чем ты в состоянии вообразить. Но тебя печалят не мои беды. Не они омрачают твое сердце. – Он сглатывает, на горле дергается кадык. – Ты поведаешь мне, что произошло в твоем поселении?

Не знаю, что потрясает меня больше: то, что король осознает мою боль, или что он стремится ее унять.