Книга Путь кочевника, страница 40 – Владимир Кривоногов

Кан стал прежним. В лице его читалась только холодная сосредоточенность, готовность слушать, не произнося ни слова. Тиа уже видела такое выражение, и часто. В ближайшие часы Кан, скорее всего, не произнесет ни слова. Он будет не спеша думать, укладывать факты по полочкам, как безделушки в своей повозке.

— Мы с мамой, — начала неуверенно Тиа, но тут же замолчала. Она слишком устала, чтобы ясно мыслить на ходу. Ей нужно было присесть. Девушка отошла к стене, расстелила небольшой плед и села, прислонившись спиной к колесу повозки. Кан сел напротив нее, устало вытянул одну ногу, а вторую согнул в колене и положил на нее руку.

— Мы с мамой, — после вздоха продолжила Тиа, — не расставались вплоть до Семи Дорог.

Лицо Кана дрогнуло, словно на секунду оно рассыпалось, а затем собралось воедино. Однако какой-то кусочек не встал на место, и теперь оно выглядело иначе.

— Она сильно болела, и я не могла ее оставить, — чуть оправдываясь произнесла Тиа. Она уже насмотрелась на вытягивающиеся лица встречных странников, когда их видели вдвоем. Никто в ее возрасте не шел по лабиринту с матерью. — Без меня, она бы умерла.

— Может быть, — отстраненно подумал Кан, — так было бы лучше. И для нее, и для тебя.

— Когда мы пришли в Семь Дорог, появился Сербик. Он вечно тёрся на окраине. Зазывал нас в гости, обещал маме лучшую постель в доме, а сам бросал влажные взгляды на меня — оценивал, насколько здоровое потомство я смогу выносить.

Кан вспомнил Сербика с его рассуждениями о странниках, и кулаки его сжались на мгновение.

— В общем, — со вздохом продолжила Тиа, — устроили нас на окраине, так как моя мама… она была настоящей странницей. Ты понимаешь?

Кан кивнул. Он тоже выбрал бы окраину — там больше места для повозки, рядом с которой он всегда ночевал.

— Я не такая, — тихо добавила Тиа. — Мне пришлось измениться.

Кан вдруг подумал, а рассказывала Тиа о себе хоть кому-нибудь за эти годы. Кто из странников смог бы ее понять? Кто из них захотел бы ее слушать? А оседлые, им вообще плевать, если в ноше у странника нет ничего полезного.

Помолчав с минуту, Тиа продолжила.

— Она не расставалась со своей ношей до самого конца, — ее голос дрогнул. — Сербик притащил нам еду и питье. Маме принес лекарство, якобы от местных лекарей, которые чудеса творят и недуги на раз вылечивают. Затем он ушел, а маме ночью стало хуже. Утром она…

Кан понимал. Тие не довелось услышать последний крик своей матери, но она слышала ее последний вдох.

— И тут произошло что-то… — глаза Тии сделались глубокими, как два колодца с ледяной водой. Она сидела так и глядела в глубины прошлого, боясь потеряться в них и утонуть. Очнулась она, когда Кан осторожно тронул ее руку и тепло, едва заметно, улыбнулся.

— Ты можешь не продолжать, — хотел сказать Кан, но зачем это говорить, если Тиа хотела продолжить. Она выдавливала из раны яд, отравляющий ее разум.

— Я не сразу поняла, что случилось. А когда поняла, — голос Тии зазвенел металлом, — пустила в ход свой клинок. Сербик уже был здесь, снова предлагал мне питье, говорил, что оно меня успокоит, но я уже знала — он хочет меня опоить. Если бы не появились люди Хидеоса, он бы не ушел от меня живым. А потом возник этот проклятый мыслелов. И все изменилось. Он загнал мой разум в густой туман. Готов был отдать меня сначала тем, кто занимал высокое положение в поселении, чтобы они наплодили свежее потомство, а потом и всем остальным, пока мое чрево не иссякнет, не превратится в бесплодную пустыню. Они ждали только сезона плодородия или как-то так. И я уже ни на что не надеялась, мыслелов полностью подавил мою волю. Потом появился ты. Туман рассеялся, и я увидела свободу. А теперь они хотят отобрать тебя у меня, — Тиа погладила Кана по руке. — Миндир не позволит мне уйти.